Критика евангельской истории Синоптиков и Иоанна. Том 1-3 - Бруно Бауэр Страница 67

нет жест природы, так что природа перестала быть таковой и воспринималась как свидетельство духа лишь окольным путем, когда она раскрывала себя и гармонию своего благословения, но рассматривалась как это свидетельство и как подтверждение духа лишь тогда, когда она насильственно лишалась своей естественности, своей определенности и превращалась в игру духа. В Откровении мы видим, как мало действовали существующие условия истории, как самосознание нового принципа трепетало от нетерпения увидеть его разрушенным и как образовалось роковое столкновение между всемогуществом принципа и историческими условиями. Раннее развитие хилиазма учит нас, что люди в конце концов предались мысли о том, что новый принцип скоро покорит славу мира и с радостью отдаст награбленное своим последователям для их удовольствия.

Нужно ли еще убеждать себя в том, что все схватки и столкновения, которые представляет история искушения, занимали общину в самой широкой степени и были очень серьезными, очень оскорбительными для нее? Благоразумие и внутренняя безопасность Принципа одержали победу, победу, которую история искушения описывает после того, как переживания общины, поскольку они касались самого Принципа, были преобразованы в событие из жизни Иисуса. Должен был наступить момент, когда община, напуганная бездной, в которую грозило погрузить ее лихорадочное возбуждение, опомнилась и позволила существующим, природным, историческим условиям и силе мира отстояться хотя бы настолько, чтобы смириться с возможным его низвержением и успокоиться в вере в божественное всемогущество, которое в нужный момент осуществит и решит борьбу.

Ветхозаветные образцы, искушения, которым подвергались благочестивые, прохождение по пустыне, во время которого людям также приходилось бороться с искушениями, сорокадневный пост Моисея, ожидание ангела, принесшего пищу Илии, — все это не составляло библейского повествования, а лишь придавало более определенную форму тому представлению, которое сложилось в общине независимо от нее самой. Формирующееся самосознание тянулось к этим моделям потому, что ему казалось естественным, что, согласно единодушному мнению истории, переживания Мессии должны иметь ту же форму, в которой всегда происходили подобные сражения; наконец, оно тянулось к этим моделям еще и потому, что инстинктивно чувствовало в них ту же мысль, которую само было занято представлением.

Марк сделал первую попытку и собрал воедино простые элементы представления. Иисус искушается в пустыне сорок дней, в течение которых он живет среди животных. Что касается последнего утверждения, то с самого начала мы можем справедливо предположить, что в таком коротком рассказе ни один элемент не лишен смысла. Если сказать, что животные — это естественное окружение того, кто живет в пустыне, то следует вспомнить, что декорация сцены в свободно созданном произведении искусства всегда имеет внутреннюю связь с настроением, движением и основной целью сцены, что она принадлежит как атрибут действующему лицу и как таковая отражает его внутренний мир. Одним словом, животные, окружающие Иисуса во время искушения, символизируют «страсти и желания», которые пытаются в него вселиться.

Лука, формирующий из элементов, которыми его снабдил Марк, конкретные фигуры, больше не нуждается в этом животном окружении, поскольку отдельные атаки дьявола дали голос страстям и желаниям и превратили их в мысли. С таким же художественным мастерством Лука переработал смысл, заложенный в символе пустыни и поста, в конкретные искушения — конечно, добавим мы, потому что в то же время борьба общины давала ему материал. Пост — что это за символ, как не отказ от привычной причастности к питающей духовной субстанции, так что она уже не стоит в единстве с духом лишь непроизвольно, как если бы он понимал себя таким образом и без особого усилия воли, но отделяется от эго как чуждый объект, как объект рефлексии и свободного присвоения, и это предстает как пустота, которая должна сначала воссоединиться со своей субстанцией через борьбу воли и усилие нового разрешения? Истинным и единственно подходящим местом для этой борьбы лишения и теперь уже опосредованного присвоения является пустыня, ибо только здесь борьба, лишение и двойная возможность решения серьезны и настоятельны. В бездействии дух видит себя отделенным от силы, от наслаждения и славы мира, но тем более напряженно противостоит удовлетворению, в котором ему отказано, и теперь встает грандиозный вопрос: взять ли ему субстанцию в себя силой, чтобы непосредственно аннулировать свои лишения, удовлетворить их и присвоить мир со всей его славой, или же довольствоваться внутренним обладанием своего бесконечного Принципа и довериться его тихо и постепенно действующей силе.

На своем пути по пустыне мира церковь боролась с дьявольскими искушениями и в истории, написанной Марком и Лукой, и художественно дополненной Матфеем, поклялась уповать только на внутреннюю силу своего принципа. Мы не хотим отвечать на очевидный вопрос о том, всегда ли и во всех ли исторических коллизиях она соблюдала данный обет для своих членов, поскольку нас осудят даже за мысль о его постановке.

Раздел третий. Начало общественного служения Иисуса.

§ 15. Возвращение Иисуса в Галилею.

Когда Иисус услышал, говорит Матфей, что Иоанн предан, Он возвратился в Галилею. Иисус — так считает евангелист — был побужден известием о заключении Иоанна в темницу вернуться в Галилею и выступить перед народом. Но он получил это известие, выйдя из своего уединения, которое и послужило причиной искушений.

То, как евангелист мотивирует возвращение Иисуса в Галилею и Его решение явиться туда, должно вызывать у нас немалые затруднения. Мы не хотим обижаться на то, что Иисуса побудило появиться на публике известие о несчастной судьбе Крестителя, ведь перспектива гонений и страданий не испугает того, кто уверен в своем предназначении. Но ведь никто из тех, кто уверен, что с его персоной связана высокая идея, не станет опрометчиво и безрассудно бросать вызов опасности, тем более сразу же, в первый момент своего появления, ставить все на карту, а Иисус, как говорят, поступил именно так? Де Ветте считает, что «Иисус лишь хотел удалить себя из сферы деятельности Иоанна, чтобы не привлекать к себе опасного внимания». Но он не мог выбрать более нецелесообразное средство для этого случая, он скорее спровоцировал бы опасность, поскольку тот же Ирод, который позволил схватить бегущего, управлял и Галилеей.

Шип обиды образуется оттого, что известие о несчастной судьбе Крестителя должно было подвигнуть Господа явиться в Галилею. Но зачем же мы, подобно апологетам, мучаемся вопросом, как это известие могло подвигнуть Иисуса на такой шаг, зачем напрягаем себя, чтобы в дальнейшем обработать прагматическое замечание, которое само по себе совершенно несвоевременно и принадлежит только Матфею? Что толку делать письмо еще более доминирующим, раз мы его прекрасно объясняем и — растворяем, когда