Таинство ближнего - Мать Мария (Кузьмина-Караваева) Страница 62

Пророков побивали камнями. Отчего? Разве не отблеск утраченного рая и не заря грядущего обетования были на них? Разве не об этом стенало и мучилось человечество? Разве не во имя этого соблюдались законы, приносились жертвы, блюлась буква? Почему пророков побивали камнями?

Потому что человечество научилось бояться свободы, потому что человечество знало, куда эта свобода привела его, знало, что оно при свободе выбора может пойти за пророками, а может опуститься в последнюю бездну. Нет, уж лучше не рисковать, не пробовать, не искушаться, не соблазняться. Должное точно отмерено. Десятина мяты дается храму[89]. На этом пути пусть многого и не достигнешь, но зато ничем и не рискуешь. Неподвижность гарантировала от новых потрясений, от катастроф, от трагических сдвигов. Пусть она гарантировала и от освобождения, и от расплавления – так все же лучше, прочнее, спокойнее… И пророков побивали камнями.

Мир медленно погружался в сумерки. Уже слагал свои вопли тоски и безнадежности Экклезиаст. Ветер возвращался на круги свои[90]. Уныние подстерегало человеческие сердца. Никто не верил, что близится утро. И пророки молчали.

Посреди народа Божия, повторявшего слова Экклезиаста, крепкими дубами, несокрушимыми твердынями высились блюстители его правды, его избранничества, охранители закона, каждой буквы закона, книжники, законники, фарисеи. Человек изменит – закон не изменит. Человеческая душа превратна – буква неподвижна. А потому буква выше души, суббота выше человека.

И в священных книгах сказано о Мессии, Святом Израилеве, Его пришествие не ложно, – а потому пусть молчит безнадежность, – они дохранят, доберегут закон до Его славного дня. Лишь бы ничего не расплавлялось, не сгорало, лишь бы все было неподвижно в своем мертвом окостенении. Таковы правила для всего народа, таковы и заповеди для каждой отдельной души человеческой. Исполни предписанное, принеси положенную жертву, отдай храму то, что ты должен отдать, соблюдай посты, не оскверняйся общением с нечистым – и ты дождешься, не ты, так сын твой дождется. Но и ты уже имеешь награду свою в том, что ты выполнил, что ты праведен, что ты соблюл каждую букву, что ты не как этот мытарь.

Нет сомнения, что каждый чувствует эту жестоковыйную правду фарисейскую и ничего ей до срока возразить не может. И нет сомнения, что даже современная душа человека, всякая человеческая душа проходит через эту фарисейскую правду, через выжженную и бесплодную пустыню выжидания, бережения, – может быть, бережет последний глоток воды: не выпью, потому что новой воды не будет.

Да, в пустыне духа, во время страшной духовной засухи, фарисей оправдан. Он единственно разумный и бережливый, охраняющий и трезвый.

И не расточителю, не тому, кто во время великого Исхода объедается манной и дичью, и обпивается студеной водой, и пляшет перед золотыми тельцами, – не ему обвинять строгую бережливость законника, постящегося даже посреди всеобщего голода и выполняющего все, как надо. Он сохранит скрижали Завета в скинии, он введет душу народа в Землю обетованную.

Сколько раз в каждой из наших душ суровый блюститель традиций и законов проклинает неверную толпу соблазнителей, нарушителей закона. В каждом из нас идет такая борьба за чистоту положенного, за устав, букву, закон, за то, что связано с грядущим – только грядущим, еще не воплощаемым обетованием.

Когда пророчество молчит в нас, когда дух не расплавлен, кто соблюдет его от распыления и расточения, кроме блюстителя закона, стоящего всегда на страже. Этим он и в нашей душе оправдан.

Но есть у него обвинитель, перед которым ему оправдываться нечем, есть нечто, что смещает эти законы земного, естественного, природного мира, что уничтожает всю праведность фарисейскую, и всю верность законников, и все мудрование книжников. И это нечто есть огонь.

Огонь сошел в мир. Слово Божие воплотилось. Бог стал человеком. Недаром и не случайно этому чуду, этому исполнению обетований противостали именно те, кто были блюстителями обетований, чаяний, заветов. Началась борьба законников с тем, что превышало закон субботы, с Сыном Человеческим. Он, пьющий и едящий с мытарями и грешниками, Он, исцеляющий в субботу, Он, говорящий о трехдневном восстановлении разрушенного храма, – разве не должен был Он показаться им самым страшным нарушителем положенного, традиционного, привычно-спасительного. И они восстали на Него во имя своей вековой правды. Если они не видели в Нем Мессии, то и не могли чувствовать себя сынами чертога брачного, а стало быть, не могли жить по духу и силе брачного чертога.

Огонь сошел в мир. Человеческие сердца расплавились. На путях к Воскресению стал Голгофский крест. Казалось бы, что те, кто распинал Его, кто предал Его, оказались по ту сторону, в ветхом, дряхлом, уступающем и отступающем Завете. А по эту сторону, с Ним, остались новозаветные, огненные, взявшие крест на свои плечи, освященные и преображенные тайной воскресения – навеки, до конца мира, члены церкви Его, которую и ад не одолеет[91], причастные к вечной жизни здесь, в своих земных днях.

На самом же деле в христианстве сохранились все силы, действовавшие в Ветхом Завете. Та же жестоковыйная, безразличная, удобопревратная толпа, те же блюстители закона, уже нового, Его закона, христианские книжники, фарисеи, законники, и еще – те же побиваемые камнями пророки, юродивые, не укладывающиеся в рамки закона, беззаконники для тех, кто подзаконен.

Собственно, вся история христианства есть тушение и вновь возжигание огня. Так эта история развивается в каждой отдельной душе, так она протекала в мировом пространстве. Мы знаем холод и мертвенность целых христианских эпох, мы знаем вспыхивающие и разрастающиеся огни подлинного христианского благовествования. Мы знаем, как чередуются книжники и фарисеи с начинателями новых путей – их время, – с широкой волной мученичества, подвижничества, исповедничества, покаяния и очищения. И опять-таки по справедливости надо сказать, что значение фарисейства в христианстве не исчерпывается только тушением огня, замораживанием и умерщвлением живого и пламенного, – они действительно и подлинно охраняют, берегут, консервируют, проносят драгоценный ларец христианских сокровищ через теснины мертвых и самодовольных эпох. В этом смысле не обывателю, не представителю таких мертвых эпох нападать на них, – они праведно защищают христианство от вечно пребывающего в мире язычества, культа мелких страстей, предрассудков, культа самых разнообразных идолов, тельцов из разных металлов – железного тельца государственной мощи, золотого тельца экономического благосостояния и т. д.