История ислама. Т. 1, 2. От доисламской истории арабов до падения династии Аббасидов в XVI веке - Август Мюллер Страница 30

умысла оспаривается не без основания, ибо из Корана, в котором описываются подробности последних дней пребывания в Мекке, ничего другого нельзя вывести, как то, что Мухаммед подозревал курейшитов в злых намерениях. Если бы доходило дело до начала исполнения их, он заговорил бы, конечно, совсем иначе. К тому же имена одиннадцати не что иное, как перечисление злейших противников пророка. В данном случае являются они здесь не более как козлища отпущения. Во всяком случае, Мухаммед понимал, так как он не скрывал намерения своего уехать, что надо быть готовым на все, даже на насилие. Вот почему и решено было бежать тайком. Верный Абу Бекр давно уже втихомолку закупил двух быстроногих верблюдов и вверил их одному знающему путь вожаку из соседнего племени. Невдалеке от города поджидал он беглецов. Чтобы сбить с толку курейшитов и заставить их предполагать, что Мухаммед не покидал дома, остался в жилище его Али с женой и двумя дочерьми пророка, накинув на себя красную его мантию. Тем временем Мухаммед вместе с Абу Бекром выскочили в сумерки из заднего окна и достигли, никем не замеченные, горы Саур, лежащей в миле к югу от города по пути в Йемен. У вершины ее находилась пещера. И по сие время показывают ее как место убежища обоих беглецов. Там пробыли они три дня, укрываясь; родственники Абу Бекра доставляли им пищу и сообщали обо всем происходившем. Наконец пыл преследования, затеянного было тотчас же курейшитами непосредственно после бегства, мало-помалу остыл. Можно было попытаться продолжать путь. Вожатый с обоими верблюдами находился неподалеку от убежища. Мухаммед сел на самого быстрого из них, носившего кличку Аль-Каева. Абу Бекр поместился на другого. Дабы избегнуть опасных встреч, направились они, обогнув большую дугу, на юг от Мекки и так проследовали до самого берега; затем продолжали путь вдоль прибрежья, пока не решились перейти на торный путь между Меккой и Мединой. Пересекши его благополучно, поспешили далее, по боковым тропинкам. Спустя восемь дней после того, как беглецы покинули пещеру Саур, по всем вероятиям было это 20 сентября 622 г.[55], достиг Мухаммед, цел и невредим, Кубы, предместья Иасриба[56], лежащего в полумиле на юг от города.

Вот как произошло, по рассказам современников, знаменитое бегство пророка из Мекки в Иасриб (Медину); хиджра[57] и есть то событие, которое отделяет эпоху ислама, истинной веры, от язычества – Джахилийа[58]. В 637 г. халиф Омар признал по всей справедливости этот момент за исходный пункт всей эпохи; и поныне ведется счет времени всеми мухаммеданами с этого знаменательного дня. И действительно, с переселением пророка тесно связаны и характер ислама, и его распространение, в особенности в Аравии. В Мекке Мухаммед был только духовным главой преследуемого и гонимого меньшинства. Отныне же является он главным распорядителем в судьбе не только общины, заполонившей вскоре большинство жителей Иасриба, но и государственного устройства, в которое преобразилась эта община.

Из всего предыдущего изложения мы достаточно ознакомились с недостаточностью государственной организации во всей Аравии доисламского периода. Мы видели также, что главная побудительная причина удач и распространения веры зависела от господства между правоверными единства и миролюбия. Необходимо было тем или иным путем исправить царивший доселе беспорядок, заменить войну каждого против всех гражданским, государственным порядком. Если бы продолжалось так и далее, если бы вследствие ежедневно возникавших ссор один по-прежнему убивал другого, а при этом, естественно, возгоралась бы братоубийственная резня между двумя родственными племенами, то не было бы никакой возможности сохранить связь в общине. Из самой природы вещей поэтому вытекала потребность превратить церковное законоположение, действовавшее при обращении многих сотен людей разнородного происхождения, в государственное. То обстоятельство, что мусульмане сами пока ничего не понимали, что такое государство и государственное устройство, даже не имели соответственных терминов на своем языке, не имело, конечно, большого значения. Раз церковь увидела себя вынужденной упорядочить отношения, которые мы привыкли подчинять ведению государства, этим самым становилась она равноправной с государством. Силы ее к тому же сконцентрировались тем более, что исполнение государственных законов вменяемо было обязанностями религиозными. Но эта спайка духовного со светским имела, конечно, необходимым последствием принижение и фальсификацию содержимого идеальной веры; эта государственная религия и вместе духовное государство в самый момент своего возникновения содержали уже в себе зародыш порчи. Зато царство нового мира, которое воздвиг пророк, благодаря тому, что оно сначала настолько же опиралось на дурные, как и на благородные человеческие побуждения, в непродолжительный весьма срок достигло такого объема и блеска, какого ни один из одаренных политическим смыслом народов древности не мог выработать для своего государства ранее нескольких столетий кровавых усилий.

Итак, был это чреватый событиями день, когда Мухаммед после четырехдневной остановки в Куба, где его шумно приветствовали толпы правоверных, переговорив предварительно с старейшинами племен, совершал торжественный въезд в город. Вокруг его верблюда теснилась толпа сотен новообращенных жителей. То там, то здесь, ликуя от радости, приветствовали пророка бежавшие из Мекки сподвижники; тут же глазели массы любопытных из числа язычников и иудеев; напряженно вглядывались они в чужестранца, выдававшего себя за пророка, подобного Моисею. Узрели они мужа, тихо проезжавшего на своей Касва, среднего роста, стройного по фигуре, с грудью широкой и крепкой, костистого по сложению; на туловище сидела больших размеров голова с высоким открытым лбом. Роскошные, слегка завивавшиеся волосы, длинная окладистая борода черного как смоль цвета, что нередко встречается у жителей юга, обрамляли худое лицо оттенка более светлого, чем это обыкновенно бывает у арабов, и покрытого здоровым, ярким румянцем. Из-под черных, дугою сросшихся бровей, из-под длинных ресниц сверкали нестерпимым блеском большие черные очи. Выразительность, которую они придавали всему лицу, усиливалась еще более продолговатым, слегка изогнутым носом. Когда он сошел со своего верблюда и стал подходить к дому, назначенному временным местопребыванием для гостя, всех близстоящих поразила его смелая, тяжелая поступь (которая позже изменилась в легкое припадание на одну ногу). Но самою величайшею особенностью его тела – быть может, это известие принесли с собою беглецы из Мекки – было пятно, или же нарост, между лопатками, что почиталось всеми правоверными за «печать пророчества». В личном обращении – и это изумляло приятно каждого – он соблюдал любезность и снисходительность. Некоторого рода благоговение, которое внушало вначале всякому его появление, превратилось впоследствии, после частых с ним встреч, в любовь и почитание. Так описывает биограф первое впечатление, произведенное пророком на жителей Иасриба. Если и можно заподозрить его в некоторой доли пристрастия, нельзя, во всяком случае, отрицать, что во всем