Великий притворщик. Миссия под прикрытием, которая изменила наше представление о безумии - Сюзанна Кэхалан Страница 5

вызов общественным нравам, ставили истерию. В Англии воинственным суфражисткам, кроме прочего, диагностировали «мятежную истерию». В XIX веке луизианский врач выделил два уникальных «состояния» для обследованных им рабов: Dysaethesia Aethiopica, или патологическая лень; и драпетомания – ничем не объяснимое желание сбежать из рабства. Лечить эти заболевания предполагалось розгами. Ни с медицинской, ни с научной точек зрения не было никакой болезни или расстройства – были лишь псевдонаучные и исключительно социальные рамки, выдаваемые за медицину.

Если в конце XIX века бросить камень в толпу, можно без труда попасть в того, кто уже провел какое-то время в психлечебнице. И те, кто там оказывался, редко выходили оттуда целыми и невредимыми. Если вас однажды признали невменяемым, вы навсегда могли потерять имущество, право наследования и опеку над своими детьми. Многие оставались под замком долгое время и даже до конца жизни. Сопротивлявшихся часто избивали и «лечили» кровопусканием, пиявками, клизмами и принудительной рвотой (тогда основные способы лечения в арсенале общей медицины). В то время значительная часть людей, попадавших в психиатрические больницы, умирала в течение нескольких месяцев и даже недель после госпитализации. И все же нет достаточных доказательств того, что они страдали от недиагностированных болезней, угрожавших жизни: или к ранним кончинам приводили больничные условия содержания, или же это сочетание обоих факторов.

Гибкость определения безумия в ту эпоху означала, что любой человек с завидным достатком и происхождением, просто заплатив врачу, мог отправить в психбольницу кого угодно, например, непослушную жену или неудобного родственника. Естественно это привело к страху общества перед ложными диагнозами, который еще больше разжигали газеты, публикующие серии статей о здоровых людях, оказавшихся в психиатрических больницах.

Это случилось и со смелой в высказываниях британской писательницей леди Розиной, чьи феминистические взгляды отдалили ее от знаменитого мужа, писателя сэра Эдварда Булвер-Литтона (автора самой клишированной вступительной фразы всех времен «Стояла темная ненастная ночь»). У сэра Булвер-Литтона не было времени на болтовню жены, а его место в парламенте находилось под угрозой, и он попробовал закрыть супруге рот, заперев ее на замок. Благодаря своей собственной известности и давлению прессы на мужа леди Розина объявилась через три недели, а в 1880 году описала свой опыт в романе «Испорченная жизнь»[5]. «Никогда еще не было более преступного и деспотичного закона, чем тот, по которому муж позволяет себе запереть жену в сумасшедшем доме на основании свидетельства двух врачей, часто в спешке и нередко за взятку подтверждающих несуществующее безумие».

В Америке борьбу леди Розины продолжила Элизабет Паккард. Муж Паккард, Теофил – священник пресвитерианской церкви обвинял жену в интересе к спиритизму. Ее религиозные взгляды были прямой угрозой статусу супруга в обществе. Для спасения своей репутации тот нанял врача, с помощью которого подтвердил, что жена «слегка не в своем уме», и на три года отправил ее в психлечебницу Джексонвилла. Когда Элизабет Паккард передали на попечение супруга, муж посадил ее под замок, и она решила сбежать, бросив в окно записку. Та попала в руки ее подруги, которая договорилась с людьми, запросившими для Элизабет Паккард хабеас корпус[6], давший ей возможность отстоять свое здравомыслие в суде. Присяжным хватило семи минут, чтобы, несмотря на слова супруга и врачей, признать Паккард здоровой. Она опубликовала книгу «Скрытая жизнь заключенных»[7], в которой описала опыт других женщин, отправленных в больницы своими сужеными. Благодаря ее работе штат Иллинойс принял «Билль о защите личной свободы», гарантировавший, что все обвиненные в невменяемости могут защищать себя в суде присяжных, поскольку врачей, как оказалось, можно подкупить. (В реформе Паккард были и отрицательные моменты, потому что присяжные могли ничего не знать о психических заболеваниях.)

Когда Нелли Блай устроила в женском пансионе достаточно сцен для вызова правоохранительных органов, ее отправили в полицейский участок Эссекс-Маркет на Манхэттене, где она предстала перед судьей, который должен был решить вопрос о ее заключении в психиатрии. К счастью для нее, а вернее, для редакции «New York World», судья принял утренние события за чистую монету.

Попасть под опеку государства можно было практически с чем угодно.

«Бедное дитя, – задумчиво произнес судья Даффи. – Она хорошо одета и явно леди… Я готов побиться об заклад, что она добра». Хоть она и оделась в свою самую рваную одежду и вела себя настолько ненормально, насколько могла, ее благородные взгляды и манеры мешали ему сделать следующий шаг. Судья понимал, что остров Блэквелл – далеко не приют, и не решался отправить туда кого-то столь хорошо воспитанного страдать от унижений. «Ума не приложу, что делать с этой несчастной девушкой, – сказал судья. – Кто-то должен позаботиться о ней».

«Отправьте ее на остров», – предложил кто-то из офицеров.

Судья вызвал «эксперта по вменяемости», как тогда именовали врачей, работавших с безумием. Еще этих специалистов называли алиенистами и медицинскими психологами или обзывали их «врачами из дурдома», «шарлатанами» и «чокнутыми врачами». Большая часть их карьеры, как и жизнь их подопечных, проходила в психиатрических лечебницах. (Психиатр станет предпочтительным термином только в начале XX века.)

Эксперт по вменяемости попросил Блай сказать «А», чтобы осмотреть язык. Он светил в глаза, щупал пульс и слушал, как бьется сердце. Блай задержала дыхание. Позже она напишет: «Я понятия не имела, как должно биться сердце сумасшедшего». Видимо, жизненные показатели все сказали за нее. На основании каких бы то ни было показаний врач решил отделить ее от психически здоровых людей. Эксперт направил Блай в отделение для душевнобольных в больнице Бельвю, где ее обследовал другой врач, подтвердивший, что она «определенно сумасшедшая», и отправивший ее на остров Блэквелл.

Когда Блай сошла с парома на берег, насквозь пропитанный виски дежурный представил ей женскую психлечебницу словами: «Сумасшедший дом, из которого ты никогда не выйдешь».

«Asylum» происходит от древнегреческого слова, означающего «безопасный от захвата» (скажем, от воителей Гомера). У римлян оно приобрело свое нынешнее значение – «убежище» или «защищенное от насилия место». Первые приюты, основанные специально для размещения психически больных, появились в Византийской империи около 500 года, а к следующему тысячелетию распространились во многих городах Европы, Среднего Востока и Средиземноморья. Известные нам больницы – это достижение современности. Раньше не было большой разницы между тюрьмами, богадельнями и больницами. «Лечебницы» славились своим жестоким обращением с подопечными.

Подавляющее большинство душевнобольных жили со своими семьями. Тем не менее звучит это намного лучше, чем было на самом деле. В Ирландии XVIII века психически больных членов семьи держали в полутораметровом погребе, где многие из них не могли даже встать. Чтобы больной не сбежал, яма накрывалась решеткой, за которой