HistoriCity. Городские исследования и история современности - Степанов Борис Страница 40

Однако куда больше, чем детали повседневного быта, особенности конкретных профессоров или специфика организации университетских учреждений, Ребмана занимают отношения между различными социальными группами, прежде всего – между студентами и профессорами, с одной стороны, и студентами и горожанами, с другой. При этом ключевую роль в образе города играют два мотива – социально-критический и морально-назидательный. В первом случае город предстает как пространство социальных контрастов и конфликтов, в которых молодому человеку необходимо уметь ориентироваться, а во втором – как пространство возможностей, имеющих морально амбивалентный характер, то есть как совокупность шансов и соблазнов, которые читатель должен уметь правильно оценить на основе ясных моральных суждений.

В публицистическом нарративе автор выступает в роли незаинтересованного судьи, равно критически оценивающего различные стороны конфликтов. Так, седьмое письмо, посвященное «тону общения между профессорами и студентами», наряду с характеристиками особенностей учебного расписания и организации занятий, содержит обширные пассажи, обличающие сословную дискриминацию профессорами студентов недворянского происхождения: «Ибо так как большая часть здешних студентов состоит из сыновей местных бедняков, и власть даже самого незначительного аристократа в здешней земле исключительно велика, то Вы можете легко понять, насколько Эрланген в этом отношении отличается от прочих академий, где студент-дворянин не пользуется ни малейшим преимуществом перед студентом-бюргером…»378 Не менее критически смотрит Ребман и на отношения между студенчеством и городским населением, причем мишенью для его сатирических стрел становятся в равной мере как сами студенты, так и городская администрация, стремящаяся ограничить их права в интересах горожан:

Еще без малого шесть лет назад здешняя академия была куда более посещаемой, нежели ныне, и так называемую академическую свободу – самое смешное, что только есть на Божьей земле, – здесь можно было видеть в самой полной мере. Студент мог напиваться, шуметь, всякий маменькин сынок мог по своей прихоти оскорблять, драться, и что там еще относится к этому классу развлечений, и делать это так много и так часто, как ему было угодно. […] Столкновение, произошедшее у здешних студентов с военными, дало первый повод к ограничению, превратившему студента в самого несвободного человека на Божьей земле. Для меня незабвенны мудрые слова доброго Александра: «Я бы охотнее предпочел иметь в Эрлангене немного воспитанных студентов, чем много невоспитанных». По этой причине он издал законы, которые должны были вернуть студентов в соответствующие границы и именно поэтому должны были быть строгими. […] Тут кинулись из одной крайности в другую. Если прежде студент мог всю ночь болтаться по кабакам и своим неразумным криком тревожить сон всякого горожанина, то теперь ровно в половине одиннадцатого, а часто и раньше, без всякого предупреждения, не обращая внимания на то, не мог ли он просто на мгновение забыться, его хватали и волокли на гауптвахту или в карцер. Та же участь ждала его при одном только слове, слишком громко произнесенном на улице. […] Ему было отказано даже в невинном удовольствии, находясь у себя в комнате, затянуть вместе с несколькими добрыми друзьями застольную песню или поиграть на музыкальном инструменте379.

В восьмом письме, посвященном академическим законам и академической полиции, просвещенной критике тоже подвергаются в равной мере и чрезмерная строгость полицейских правил, и те распространенные в среде студентов и расцениваемые как угроза общественному порядку обычаи, против которых эти полицейские меры направлены (в частности, практика дуэлей)380.

Напротив, морально-назидательный нарратив строится как наставление старшего, обремененного жизненным опытом (имплицитный автор «Писем…» явно старше 25-летнего Ребмана), юному неискушенному новичку. При этом все коммуникативное пространство за пределами собственно университетских институций описывается как своего рода «приготовительная школа» жизни. Именно этот воспитательный интерес, наряду с интересом социологическим, побуждает Ребмана уделить большое место общественным увеселениям, которым посвящено девятое письмо:

Вы простите мне, что я говорю в этих письмах и о развлечениях эрлангенцев, тем более что именно таким образом можно лучше всего узнать дух какой-либо нации, а значит, и дух жителей какого-либо города. В университетском же городе этот предмет тем интереснее, так как здесь находится множество молодых людей, которые почти все свое время проводят в погоне за радостями и в отношении которых вовсе не безразлично, есть ли у них возможность приобщиться к удовольствиям более уточненным и благородным, или же нет, так как в последнем случае они часто подвергаются искушению предаться удовольствиям диким и неистовым, за которые потом зачастую расплачиваются в течение многих лет. Я должен откровенно признать, что в этом отношении Эрланген имеет много преимуществ перед другими академиями. Богатый и состоятельный студент имеет здесь достаточно возможностей развлечься за свои деньги, и имел бы их еще больше, если бы царящая здесь провинциальная косность не отравляла некоторые удовольствия381.

Примечательно, что на первое место, как наиболее необходимые, Ребман ставит «удовольствия прекрасной природы»382 и дает эмоциональные описания наиболее красивых ландшафтов за пределами города (в частности, уже упоминавшихся окрестностей Радсберга383, а также пещер близ Мюггендорфа384), явно ориентированные на эстетику английского ландшафтного парка. В сравнении с ними городской регулярный парк предстает даже внешне малопривлекательным, а его эстетическая ущербность усугубляется также и опасностью столкновения с морально сомнительными ситуациями:

В самом Эрлангене каждому открыт для прогулок придворный сад. Он довольно велик и разбит во французском стиле. Теперь с ним произвели странное преобразование, так что отдельные части его без изменения общего плана превращены в небольшие так называемые английские лабиринты, чьи дорожки, однако, так тесно расположены на небольшом пространстве, что приходится двигаться по змеиным извивам и подвергаться опасности головокружения. […] Впрочем, женский пол высшего и среднего сословия, похоже, не питает никакой склонности к прогулкам, и прекрасный обширный сад очень редко им посещается, во всяком случае, он пустеет, как только начинает темнеть, и тогда прекрасный променад превращается в место скопления продажных женщин, а прогуливающийся всякое мгновение рискует наткнуться на не слишком деликатную группу о четырех ногах – неприятность, которой, конечно, следует избегать385.

В пределах городского пространства важную роль играют прежде всего различные места собраний, предоставляющие возможности для общественных развлечений. Описывая соответствующие локусы – городской клуб386, бальный Редутный зал387, концертный зал общества «Гармония»388, городской театр389, – автор постоянно обращает внимание адресата прежде всего на представляемые ими возможности для светского общения и приумножения социального капитала посредством знакомств, тогда как эстетическая составляющая и здесь оценивается невысоко. Например, о клубе говорится: «Приезжий может здесь в течение одного дня познакомиться с уважаемыми людьми со всех концов Эрлангена, и каждому студенту можно посоветовать попытаться стать членом этого клуба, тем более что взносы совсем невелики, и от него одного зависит пользоваться этим развлечением так экономно, как ему угодно»390.