Когда велит совесть. Культурные истоки Судебной реформы 1864 года в России - Татьяна Юрьевна Борисова Страница 10

да наставит Его, вразумит и управит, в великом служении, яко Царя и Судию Царству Всероссийскому, да будет с Ним приседящая Божественному престолу премудрость, и да будет сердце Его в руку Божию, во еже вся устроити к пользе врученных Ему людей и к славе Божией, яко да и в день суда его непостыдно воздаст Ему слово[88].

Так, повинуясь государю по совести, подданные могли рассчитывать на то, что монарх, в свою очередь, обязывался перед Богом в своем служении царя и судии Российской империи. Важно подчеркнуть, что обязательства монарха и подданных не были взаимными. Тем не менее в Основных законах фиксировалось, что и император, и подданные должны обязываться перед Богом служить на благо богоустановленной светской власти Российской империи. Вполне симптоматично для описания отношения лояльности престолу с начала XIX века образованные подданные стали пользоваться новым понятием «верноподданный» и даже «вернопреданный»[89]. Эти новые понятия отражали представления о духовной связи государства, монарха и подданных, что началось еще при Петре I.

Видный специалист по российскому государственному праву Б. Э. Нольде писал в 1906 году, что Основные законы были воплощением общей исторической тенденции. Она заключалась в том, что «политическая история anciene regime, говоря юридически, есть формализация понятия конституция»[90]. Имелось в виду, что верховная власть во всем мире должна была выработать и зафиксировать в тексте закона формальные критерии легитимного правления[91].

В этой связи обратим внимание на историческое значение понятия «образ гражданского законодательства», использовавшегося Сперанским. В первой половине XIX века слово «образ» имело значение «начертание» или «порядок» и употреблялось в дискурсе об управлении для описания желаемого порядка управления. Так, странная на первый взгляд фраза Александра I из программного рескрипта Завадовскому о «реформе безобразного здания администрации империи»[92] имеет смысл, только если мы увидим здесь желанный «образ» порядка и правильно поставим ударение – безо́бразного[93].

Сперанский придал этому образу законодательства важный моральный вектор. В своей записке он четко обозначил, что российская «живая конституция» основана на «внутреннем убеждении», ее начала «на одной совести Государя основаны»[94]. В Основных законах, как мы видели, также упоминалось это моральное понятие, относящееся, согласно словарям того времени, к сфере божественного.

Так, в наиболее близком к моменту издания Основных законов академическом словаре русского языка 1822 года находим два значения понятия «совесть», подкрепленные примерами из Библии:

1. врожденная души сила, способность судить нравственную доброту или худобу наших деяний; 2. внутреннее уверение, твердое признание нравственной доброты или худобы дел наших[95].

Как видим, первое значение подразумевало способность каждой души судить о добре и зле человеческих дел. Второе относилось к реализации этой способности – нравственному вердикту совести. Основываясь на божественном даре совести, человек мог судить о поступках, преимущественно о своих.

Повиноваться по велению совести власти монарха, обязующегося перед Богом править «к пользе врученных Ему людей и к славе Божией», Сперанский представлял достойной альтернативой конституции-договору. Совесть, таким образом, с одной стороны, становилась условием лояльности престолу со стороны подданных, их взаимной связи с монархом, условием, необходимым для реализации богоугодного порядка. С другой стороны, совесть государя-христианина становилась залогом легитимности его правления. Связь подданных и монарха по совести была альтернативой публичному контракту парламентского строя, ограничивавшему верховную власть.

Дискурс моральных обязательств монарха и народа нашел воплощение в Акте Священного союза австрийского, прусского и российского монархов. В нем утверждалось, что монархи проявляют отеческое попечение, чтобы «члены единого рода христианского» «деятельно исполняли обязанности, в которых наставил человеков Божественный спаситель». Развивая подобную популярную христианскую риторику своего времени, Сперанский в «Руководстве к познанию законов» много писал о первенствующей роли совести для понимания «всеобщего естественного правильного союза» человека с самим собой, с другими людьми и Богом[96]. В рамках государства этот союз требовал внешнего выражения в «образе гражданского законодательства». Работа над таким «образом» стала весьма актуальной в ситуации, когда просвещенные подданные стали создавать свои «союзы» – Союз спасения, Союз благоденствия, – осмысляя возможности самоорганизации.

«Посягательства рационализма и либеральных стремлений века»

Обстоятельства восшествия на престол Николая I обусловили его личную заинтересованность в упрочении культа богоустановленной и законной самодержавной власти. Неразбериха с присягой и мятеж декабристов на Сенатской площади стали стимулом того рвения, с каким он стал утверждать веру в «самодержавие милостью Божией». Почвой, на которой она родилась, стали унизительное междуцарствие и бунт 14 декабря, приведшие его к власти. Став императором «милостью Божьей», он не мог не помнить свои собственные сомнения и сомнения подданных и, возможно, поэтому транслировал своему двору непререкаемую «веру в самодержавие». Об этом свидетельствовала фрейлина А. Ф. Тютчева:

Никогда этот человек не испытывал тени сомнения в своей власти и законности ее. Его самодержавие милостью Божией было для него догматом и предметом поклонения, и он с глубоким убеждением и верою совмещал в своем лице роль кумира и великого жреца этой религии… сохранить его (самодержавие. – Т. Б.)… и защищать его от посягательств рационализма и либеральных стремлений века – такова была священная миссия[97].

Однако многим просвещенным подданным первой четверти XIX века казалось, что подразумеваемых обязательств императора и чиновников перед Богом недостаточно для утверждения современного государственного порядка. Сомневающиеся в непререкаемой самодержавной власти остались даже после того, как выступившие за конституцию декабристы были преданы суду и наказаны. Так, выпускник Московского университета, видный чиновник московского Сената, известный судебный деятель и литератор М. А. Дмитриев не скрывал своего раздражения по поводу самодержавных амбиций Николая, которые уже не соответствовали чаяниям его просвещенных подданных[98].

Обратим внимание на то, что свои обличения деспотических наклонностей Николая I Дмитриев начал с того, что указал на горделивое поведение Николая во время церковной церемонии коронации, где должна была зримо присутствовать вера императора и его обязывание перед Богом за Россию. В своих мемуарах Дмитриев сообщал, что во время церковного обряда Николай не выказывал никакого религиозного благоговения и искренности молитвы в кругу своих высокопоставленных подданных. Юрист Дмитриев, как видим, заострял внимание на том, что «образ гражданского правления» с обязавшимся перед Богом монархом во главе не проявлялся на коронации. Всему виной была неготовность «вчерашнего бригадного командира», а теперь царя войти в «роль», как метко выразился Ю. М. Лотман[99].

Дмитриев специально приводил дословно слова молитвы об укреплении дела правосудия в империи и сокрушался по поводу нерадения императора:

Протодиакон громко молился