Украинский вопрос и политика идентичности - Алексей Ильич Миллер Страница 23

«Край, изучению которого будет посвящена "Основа", обитаем преимущественно южно-русским народом, – гласила Программа журнала. – Хотя в Бессарабии, Крыму и земле Войска Донского преобладающее население не южно-русское, но мы включаем и эти области в круг нашего изучения, как потому, что они не имеют еще своих печатных органов, так и потому, что они находятся в непосредственной, промышленной и торговой, связи с прочими южно-русскими землями»[220]. Редакция сразу заявила, что «открывает свой журнал для произведений на обоих родственных языках», подчеркнув, что «в наше время вопрос – можно ли и следует ли писать по южно-русски, что все равно – по-украински, разрешен самим делом»[221]. Особое внимание редакция призывала обратить на «практическое значение народного языка в преподавании и проповеди – вопрос весьма важный и, пока, спорный единственно от того, что разрешение его не выведено из наблюдения над действительностью»[222].

В центре внимания публицистов «Основы» была задача формулирования особой малорусской или украинской идентичности, с типичным для такого националистического дискурса вниманием к вопросу о самостоятельности украинского языка, а также к истории и к проблеме национального характера[223].

Ключевой и наиболее часто затрагиваемой темой был вопрос об украинском языке и в особенности о его использовании в преподавании. Об этом писали Кулиш, Костомаров, молодые активисты П. Житецкий и П. Чубинский, которому предстояло стать одним из лидеров украинского движения в семидесятые годы и автором текста украинского гимна[224]. О значении, которое придавала редакция языковому вопросу, свидетельствует письмо Костомарова А. Котляревскому: «Александр Александрович! Необходимо написать большую, ученую, филологическую работу, где показать, что южнорусское наречие есть самобытный язык, а не неорганическая смесь русского с польским. Это необходимо, от этого зависит наше дело»[225]. Если тезис Ю. Шевелёва, что «лингвистическое развитие» породило украинское политическое движение, представляется все же преувеличенным, то с его утверждением, что языковой вопрос был центральным для украинского национального движения в XIX в., трудно не согласиться[226].

До начала шестидесятых годов обсуждение языкового вопроса касалось, если можно так выразиться, «нестатусных» аспектов. Против использования украинского языка в произведениях художественной литературы, а тем более при публикации исторических памятников, никто не возражал. Скептицизм в отношении возможности создания самостоятельной «высокой» литературы на украинском был среди русских распространенным мнением, но никто, в том числе и правительство, на протяжении всего XIX в. не предполагал решать этот вопрос запретами, будучи убежденным в предопределенности неудач украинофильских усилий в этой сфере.

Собственно, судьба самой «Основы» служила аргументом в пользу такой точки зрения. Тираж за 1861 г. не был распродан до конца, а с начала 1862-го журнал испытывал серьезные финансовые затруднения из-за недостатка подписчиков, постоянно задерживал выпуск очередных номеров и закрылся к концу года, причем без каких-либо экстраординарных репрессий со стороны властей, которые могли бы рассматриваться как причина этого[227].

Возможность использования украинского языка в начальном обучении народа, как мы показали, в 1861 г. также еще вполне допускалась. Ситуация принципиально менялась, когда в публицистике «Основы» язык стал приобретать универсальное, сакральное значение. Возможность выразить региональную специфику в художественной литературе, возможность быстрее и легче научить крестьян читать и сообщать им важные правительственные решения – все эти аспекты отступали на второй план. Главной становилась идентификационная, символическая, национально-репрезентативная роль языка. Все те функции, которые украинский выполнял до сих пор, рассматривались теперь как начальные шаги к полной языковой эмансипации, и «Основа» прямо писала об этом. «Неужто, в самом деле, русский язык имеет монополию быть органом науки, проводником образованности?» – восклицал П. Житецкий и продолжал: «Великорусский язык – и народный, и литературный, не есть ближайший и прямой орган малоруссов»[228]. Костомаров соглашался, что «смешно было бы, если бы кто-нибудь перевел на южно-русский язык "Космос" Гумбольдта или "Римскую империю" Момзена», добавляя, что «для такого рода сочинений еще не пришло время [выделено мной. – А. М.]»[229].

Здесь нужно сделать теоретическое отступление. В литературе о национализме широко признано, что вопрос о языке, то есть стремление к эмансипации языка, к превращению его из по преимуществу народного диалекта в стандартизированный, развитый литературный язык было типичной чертой национальных движений в Центральной и Восточной Европе. Бенедикт Андерсон даже называл определенную стадию этих движений «лексикографическими революциями»[230].

Изучавшие эти процессы социолингвисты выделили несколько факторов, которые они считают решающими для успешной языковой эмансипации. Это, во-первых, развитость языка, то есть использование его во всех культурных и социальных контекстах, для всех коммуникационных задач. Во-вторых, историческое наследие языка, реальное и изобретенное. В-третьих, уровень его стандартизации. В-четвертых, дистанция, масштаб отличий от языка, по отношению к которому данный язык пытается эмансипироваться. И, наконец, наличие группы активистов, идентифицирующих себя с этим языком и готовых посвятить свои усилия его сохранению и развитию[231].

Достаточно самоотверженные и многочисленные активисты имелись. (Этого нельзя сказать о белорусском.) Историческая традиция по глубине была не хуже прочих – ее можно было возводить к Нестору, что и делалось. В стандартизации и развитости украинское движение за языковую эмансипацию заметно отставало, например от чешского, служившего образцом. Эти задачи оставались актуальными в течение всего XIX в.[232]

Но уникальность ситуации украинского по сравнению с другими славянскими языками была связана с проблемой дистанцирования от русского. Собственно, в самой необходимости такого дистанцирования не было ничего особенного. В Галиции украинский решал такую же задачу в отношении польского. И русские, и поляки одинаково настаивали на том, что малорусский или русинский представляют собой лишь наречия, простонародные говоры их развитых языков. Уникальность определялась статусом русского языка. Это был единственный славянский язык, который выполнял функцию официального языка огромной империи, а значит, экспансионистские, ассимиляторские позиции русского могли быть поддержаны всей мощью государственных институтов и всеми преимуществами, вытекавшими из владения русским. В XVIII – начале XIX в. для малороссийской элиты эти преимущества были уже достаточно ощутимы, результатом чего и стало поголовное владение русским. Интересно, что программа Костомарова об использовании украинского языка в образовании, изложенная в цитированной статье, практически повторяла и по существу, и по аргументации статью Чернышевского, написанную по поводу появления первого номера «Основы». Собственно, Чернышевский ясно формулировал свои советы: «Преподавание малорусскому народу на малорусском языке, развитие популярной малороссийской литературы – вот по нашему мнению та цель, к которой всего удобнее и полезнее будет стремиться малороссам на