16 лет возвращения - Израэль Рахлин Страница 19

Мы стояли, глядя на этот удручающий ландшафт, когда, вдруг, кто-то запел:

Пока сердце бьется в груди.

Ты с надеждой должен идти.

Это молодые мужчины и женщины пели «Хатикву», что значит «Надежда», песню, которая теперь стала национальным гимном Израиля. В ней поется о тысячелетней надежде евреев стать свободным народом и жить в своей стране, о неутолимой тоске по Иерусалиму и горе Сион.

Молодые люди запели, не сговариваясь, и, думаю, всех нас охватило чувство братства и единения. Все больше голосов присоединялось к песне о солнечной обетованной стране, пока баржа, качаясь на волнах, плыла между враждебных безжизненных берегов к Северному Ледовитому океану.

В атмосфере безнадежности и отчаяния песня дала нам надежду. Ни наши охранники, ни литовцы не знали, о чем мы поем, и что нашей песней мы выражаем протест. Это была только наша песня. У нас можно было все отнять, но только не мысли и чувства, которые «Хатиква» пробуждала в нас. Они принадлежали только нам, и никакая власть не могла отнять их у нас.

Многие пели со слезами на глазах. Надежда и те чувства, которые мы вложили в песню, объединили нас со многими поколениями евреев, которые оказывались в подобных ситуациях. Многие из этих молодых людей увидят свою мечту осуществленной. В конце шестидесятых и в начале семидесятых годов многим из них разрешили уехать из Советского Союза в Израиль, где они теперь и живут.

Мы еще долго стояли на палубе, и песня еще продолжала звучать в нас, даже после того, как она стихла. Мы были все разные, у каждого свои корни и разное восприятие мира, и разные судьбы. Но, несмотря на все различия, в те минуты песня связала нас невидимыми узами истории нашего народа. Наша судьба — это всего лишь несколько строчек на одной из страниц книги истории нашего народа.

Рахиль — Израэль

Несколько раз буксир причаливал к берегу в маленьких деревнях и поселках, и многим семьям приказывали выгружаться. Казалось, что определять нашу дальнейшую судьбу разрешили нашим охранникам. Никто не интересовался нашим мнением, да мы ничего и не могли сделать, столкнувшись лицом к лицу с безжалостной властью. Конечно, мы пытались понять, на основании чего отбирались люди и почему их высаживали  барж в разных местах. Но в решениях и в действиях функционеров НКВД трудно было найти какую-либо логику.

Ландшафты становились суровее и мрачнее. Создавалось впечатление, что оставшихся на баржах людей решено было наказать суровее всех за преступления, которые никто из них не совершал. После Якутска нас охраняли без особой строгости: было очевидно, что никто не рискнет бежать в этих диких местах.

На девятый день нашего пути из Якутска, шестнадцатого августа мы прибыли в поселок Быков Мыс, что в дельте реки Лены, у моря Лаптевых. Около четырехсот человек были высажены здесь. То, что мы увидели на берегу, показалось нам еще страшнее, чем то, что мы видели раньше. Здесь не было ни пристани, ни домов. Плоскодонные баржи, на которых мы плыли, подтянули почти вплотную к берегу, и по наскоро сбитым сходням люди стали выгружаться.

Над узкой полоской берега нависал крутой обрыв из многолетнего льда, прикрытого тонким слоем почвы. Все вокруг — грязно-серого, коричневого и черного цвета. Ни деревьев, ни кустарников, ни травы. Ничего живого. Шел дождь.

Вот какое, оказывается, наше место назначения, вот куда мы ехали двадцать четыре дня.

И опять, как и раньше, мы выгружались из баржи последними, и опять нас обокрали. Мужчина с баржи, который помогал переносить багаж на берег, не упустил случая и в суматохе украл самый ценный мешок с теплыми пальто, ботинками, шерстяным нижним бельем и другой одеждой. Пропажу обнаружили, когда мы сошли на берег, а баржу прицепляли к буксиру. И опять ничего нельзя было поделать.

Мы стояли на берегу небольшими группами. Никто не знал, куда нам идти и что мы будем делать в этой забытой Богом дикой местности. Мы чувствовали себя затерянными и одинокими. Пароход с двумя баржами поплыл дальше. Много наших друзей осталось на этих баржах. Мы еще долго махали им с берега, пока караван не скрылся из виду.

Конец Земли

Рахиль — Израэль

Мы продолжали стоять на берегу, осматриваясь в надежде найти какие-нибудь дома или другие сооружения как доказательство, что место это обитаемое. Через некоторое время подошли несколько человек и среди них офицер НКВД Куриганов, бурят по национальности. Этот суровый низкорослый Куриганов говорил хриплым голосом, свидетельствовавшим об одной и самой главной его страсти: потреблении большого количества алкоголя.

Вдали, у берега стояла большая баржа, которая, как мы подумали, села на мель. Куриганов, показав именно на эту баржу, сказал, что мы будем жить там. Но прежде, чем попасть в «отель», мы должны вымыться в бане. Выстроившись цепочкой, мы стали подниматься вверх по склону к бане. Когда дошли до нее и увидели, что она собой представляет, мы поняли, что если до сих пор у нас не было вшей, то теперь они обязательно будут.

Короткая беседа с главным банщиком, десятирублевая купюра, и мы получаем справку о том, что семья Рахлиных, состоящая из троих взрослых и двоих детей, прошла санобработку. Теперь мы настолько чистые, что нам можно подниматься на борт тысячетонной баржи, которая на неопределенное время станет домом для нас и четырехсот других ссыльных.

В трюме мертвого корабля — люди разных национальностей: примерно сто семьдесят литовских евреев, немцы из Ленинградской области, карелы с советско-финской границы и литовцы. Нам указали на верхнюю полку широкой двухъярусной кровати в большой «общей спальне». Здесь нам предстояло жить и спать. На нижнем ярусе размещалась другая семья. Все вокруг напоминало муравейник. Больные, грязные, измученные люди были собраны в темном, тесном и душном помещении. Казалось, это — врата ада, и нас охватил ужас. Наверху в деревне на стене одного из домов мы видели плакат: «Благосостояние людей — самая главная задача партии». Ясно, что это к нам не относилось. В задачи партии, провозгласившей счастливое будущее для всего человечества, не входило создание хотя бы мало-мальски сносных жилищных условий для каких-то ссыльных.

Для приготовления пищи на четыреста человек использовались две бочки, которые топились дровами. На них мы могли что-то приготовить для детей и вскипятить чайник. И больше ничего, поскольку к этим так называемым плитам стояли длинные очереди, и готовить нужно было очень быстро. Если