Украинский вопрос и политика идентичности - Алексей Ильич Миллер Страница 17

в то раздраженное против нашего правительства положение, в каком находится, особенно после мятежа, Царство Польское. Полезнее и справедливее будет не показывать и вида малороссиянам, что правительство имело причину сомневаться, не посеяны ли между ними вредные идеи, и принять меры в отношении к ним совершенно противоположные тем, которые принимались в Царстве Польском»[142]. В полном согласии с этой тактикой управляющий 1-й экспедицией III отделения М. М. Попов посетил в камере Костомарова, который давал до этого вполне откровенные показания, и прямо посоветовал ему, что тот должен написать о целях общества, чтобы избежать сурового наказания, и даже дал в качестве образца показания Белозерского, с которым, по-видимому, уже провел аналогичную работу[143]. В дальнейшем сконструированная тогда версия о стремлении кирилло-мефодиевцев объединить славян под скипетром русского царя и стала официальной. Распространение подлинной информации о выводах следствия было строго ограничено. Распоряжение Николая I о подчинении Киевского учебного округа непосредственно генерал-губернатору Д. Г. Бибикову было дано, «не оговаривая причин»[144]. Циркуляр, разосланный Уваровым в университеты в качестве официальной реакции на дело Кирилло-Мефодиевского общества, оказался столь невразумительным, что попечитель Московского университета граф С. Г. Строганов, не знавший сути дела, даже отказался оглашать его профессорам как совершенно непонятный.

В последние годы царствования Николая I власти довольно внимательно следили за проявлениями «малороссийского особничества». Однако в силу того, что оценка идеологии Кирилло-Мефодиевского общества как сепаратистской и националистической не вышла за теснейший, насчитывавший буквально несколько человек, круг высших сановников, основная масса чиновников продолжала придерживаться официальной версии. Это хорошо видно из дела канцелярии министра народного просвещения по Главному управлению по делам цензуры (далее ГУЦ), начатого в 1853 г. в связи с конфликтом киевского цензора Д. Мацкевича с киевской Временной комиссией для разбора древних актов по поводу издания «Летописи гадячского полковника Григория Грабянки»[145]. Цензор полагал, вполне в согласии с изначальными планами учредившего эту Комиссию правительства, что «главная цель учреждения ее [комиссии. – А. М.] состоит в обнародовании не актов, доказывающих отдельную историческую самобытность Малороссии, а присутствие русского элемента в возвращенных от Польши губерниях»[146]. Мацкевич напоминал также, что в связи с делом Кирилло-Мефодиевского общества последовало распоряжение не дозволять перепечатывания прежде разрешенных сочинений Т. Шевченко, П. Кулиша и Н. Костомарова, поскольку «в этих сочинениях авторы стараются выставить прежнее положение Украйны в выгоднейшем свете в сравнении с нынешним и возбудить сожаление об утрате старинной вольницы»[147]. Разбиравший дело чиновник для особых поручений Волков был с цензором солидарен, указывая в докладе министру народного просвещения С. С. Уварову, что «Малороссияне никак не могут забыть ни своей Гетманщины, ни своей казацкой вольности, ни своих прав, ими потерянных»[148]. В свою очередь, Уваров в письме министру внутренних дел от 27 апреля 1854 г. напоминал высочайшее повеление от 1847 г., «чтобы писатели рассуждали возможно осторожнее там, где дело идет о народности или языке Малороссии и других подвластных России земель, не давая любви к родине перевеса над любовью к отечеству – Империи, изгоняя все, что может вредить последней любви, особенно о прежнем, будто бы необыкновенно счастливом положении подвластных племен»[149]. Таким образом, на всех уровнях имперской власти от министра до рядового цензора «малороссийское особничество» рассматривалось прежде всего как проявление традиционалистского местного регионального патриотизма, как своеобразный пережиток старины, обреченный отойти в прошлое, но не как начало модерного украинского национализма, каковым в действительности была деятельность Шевченко, Кулиша, Костомарова и других украинских активистов их поколения[150].

Нарождающийся конфликт получил свое отражение в русской прессе. Уже в начале сороковых годов вопрос о роли и статусе малороссийского языка привлек пристальное внимание Белинского, напечатавшего целый ряд рецензий на появлявшиеся тогда публикации на украинском. Восхищаясь поэтичностью малороссийской жизни, он одновременно, в духе модного тогда в Европе «цивилизаторского» империализма[151], утверждал, что, «слившись навеки с единокровною ей Россиею, Малороссия отворила к себе дверь цивилизации, просвещению, искусству, науке, от которых дотоле непреодолимою преградою разлучал ее полудикий быт ее»[152]. Отсюда вытекало и отношение к вопросу о языке: «Мы имеем полное право сказать, что теперь уже нет малороссийского языка, а есть областное малороссийское наречие, как есть белорусское, сибирское и другие подобные им областные наречия. […] Литературный язык малороссиян должен быть язык их образованного общества – язык русский»[153]. Это убеждение было распространено и в конце пятидесятых, когда П. А. Лавровский, например, призывал собирать сведения о малорусском наречии как исчезающем[154]. (Впрочем, как верно замечает П. Бушкович, многие из русских публицистов, выражавших скептицизм по поводу будущего украинского литературного языка, были в то же время и издателями малорусской литературы[155].) Агрессивная позиция Белинского сказалась и в его реакции на слухи о раскрытии Кирилло-Мефодиевского общества. «Ох мне эти хохлы! Ведь бараны – а либеральничают во имя галушек и вареников с свиным салом! И вот теперь писать ничего нельзя – все марают. А с другой стороны, как и жаловаться на правительство? Какое же правительство позволит печатно проповедовать отторжение от него области?» – пишет он П. В. Анненкову в начале декабря 1847 г.[156]

В своих взглядах на необходимость русификации Западного края Белинский отнюдь не был оригинален: в это же время стоявший на другом полюсе общественного спектра сотрудник Ф. В. Булгарина Н. И. Греч, предлагая в своей записке в III отделение сделать ряд уступок национальным чувствам поляков, оговаривался: «Уроженцы западных губерний дело иное: с ними должно принимать другие меры, особенно усилить там распространение русского духа и языка»[157].

Во второй половине сороковых годов редактируемые Бодянским «Чтения Императорского Общества Истории и Древностей Российских» напечатали несколько малорусских исторических сочинений, написанных в начале XIX в. и посвященных отношениям Малороссии с Великороссией. В 1846 г. была опубликована широко распространенная до этого в списках «История Русов»[158]. «История…», написанная, кстати, по-русски, не ставила под вопрос верность Романовым, но в традиционалистском духе подчеркивала обособленность Малороссии и весьма ярко описывала жестокости и бесправия, чинившиеся в Малороссии царскими чиновниками. После ареста кирилло-мефодиевцев, а возможно и в связи с ним, в 1848 г. «Чтения…» напечатали резко антипольские «Замечания, до Малой России принадлежащие», в которых акцентировалось единство Малой и Великой Руси, а о малороссиянах говорилось как о «русских людях»[159].

Особенный интерес среди публикаций «Чтений» на эту тему представляет неоконченная работа Ю. Венелина «Спор между южанами и северянами по поводу их россизма». Венелин, сам закарпатский русин, был сторонником концепции большой русской нации: «Весь Русский народ, как он есть ныне, по огромности