Некрофилия: психолого-криминологические и танатологические проблемы - Юрий Миранович Антонян Страница 36

раз его воображению рисовались образы истекающих кровью женщин. Его уже перестало удовлетворять созерцание собственной текущей крови, и он жаждал лицезреть кровь молодых женщин, особенно таких, которые были ему симпатичны. Нередко он с трудом мог воздержаться от искушения поранить своих двух кузин и горничную. Но и женщины, сами по себе мало ему симпатичные, порождали в нем это влечение, если они действовали на него возбуждающим образом особым туалетом, украшениями, преимущественно кораллами. Ему удавалось противостоять своему влечению, но в его фантазии постоянно возникали кровавые мысли, неизменно сопровождающиеся сладострастными ощущениями. Между теми и другими идеями и ощущениями существовала тесная, неразрывная связь. Часто воображению его представлялись и иного рода картины, опять-таки с окраской жестокости, так, например, он видел себя тираном, убивающим толпу залпом картечи, далее он мысленно рисовал себе сцену вторжения неприятеля в городе убийством, грабежом и изнасилованием девушек. В спокойные промежутки времени пациент, обычно человек добродушный и в этическом отношении неущербный, стыдился подобных сладострастно-жестоких фантазий и чувствовал к ним сильнейшее отвращение; они тотчас же исчезали, коль скоро его половое возбуждение удовлетворялось онанистическим актом.

По прошествии немногих лет у этого пациента развилась неврастения, и в этом состоянии для семяизвержения достаточно было уже одного мысленного представления крови и кровавых сцен. Желая избавиться от своего порока и своих цинически жестоких фантазий, больной предпринял половые сношения с женщинами. Половой акт удавался, однако, только в том случае, когда больной вызывал в своем воображении образ девушки с порезанным и истекающим кровью пальцем. Без содействия этого мысленного представления эрекция не наступала. Представление о порезе ограничивалось лишь женской рукой. В моменты наиболее высокого подъема полового возбуждения достаточно было уже одного созерцания симпатичной ему женской руки, чтобы вызвать интенсивную эрекцию[51].

Думается, что подобные действия можно квалифицировать как пограничную или неполную некрофилию. Некрофилы такого рода не убивают, но приносят ощутимый вред физическому и психическому здоровью женщины. Сама кровь, столь необходимая подобным некрофилам, является символом смерти, и не случайно древние люди страшились крови, для них она была предвестником кончины и прочих несчастий. Не случайно даже женщины во время менструаций отделялись от племени и жили изолированно.

Вполне допустимо предположить, что некоторые женщины интуитивно чувствуют человека смерти и поэтому отвергают его. Возможно, их отталкивало присущее им влечение к мертвому и больному, страсть к насилию и разрушению ради насилия и разрушения, исключительный интерес ко всему небиологическому. Как отмечал Э. Фромм, для некрофильского характера свойственна особая безжизненность речи, катодная и чопорная, предпочтение прошлого настоящему и будущему, равно как и темных тонов, поглощающих свет, — это тоже могли воспринять и остро оценить именно женщины. Женщин могут отталкивать свойственная многим некрофилам неэмоциональность речи, ее монотонность, некрасочный характер.

В последнем аспекте большой интерес представляют взгляды В. Райха на агрессивную сексуальность. Он считает, что если она не имеет возможности найти удовлетворение, то все же сохраняется стремление к его достижению. Тогда возникает импульс на получение удовольствия любыми средствами. Агрессивная нота начинает заглушать любовную. Если цель достижения удовольствия полностью исключена, стала бессознательной или связана со страхом, то агрессия, которая первоначально представляла собой только средство, сама становится действием, разряжающим напряжение. Она приятна как проявление жизни. Так возникает садизм. Из-за утраты подлинной цели жизни развивается ненависть, самая сильная в тех случаях, когда встречаются препятствия любви или желанию быть любимым. Вытекающее из ненависти стремление к уничтожению превращается в сексуальное действие, чему соответствует, например, убийство на почве полового извращения. Его предварительным условием является полная блокировка способности испытать естественное генитальное наслаждение. Тем самым садизм как половое извращение является смешением изначальных сексуальных импульсов с вторичными деструктивными. В животном царстве оно отсутствует и представляет собой лишь приобретенное свойство человека, вторичное влечение.

Эти конструкции В. Райха весьма ценны для объяснения многих убийств на сексуальной почве, многих, но не всех. Конкретные исследования «живых» убийц уже давно привели автора настоящей книги к выводу, что блокированные сексуальные потребности приводят к насилию и убийству только часть тех, кто потом станет сексуальным преступником и больше при первых случаях агрессии, если преступления многоэпизодны. Блокированная сексуальная потребность действует не только на организменном уровне, а запускает в действие мощный механизм приятия-неприятия данного человека жизнью. Его отторжение, отчуждение ею закономерно может перевести его в категорию некрофильских личностей. При этом «перевод» в данном случае не нужно понимать буквально и лишь как следствие несчастной и трагической жизни. Отторженным жизнью он может родиться, как было с Гитлером и со Сталиным, то есть быть рожденным не для жизни. Несчастная, с катастрофами жизнь совсем необязательно приводит к смертельной агрессии, напротив, через катарсис, через очищение страданием она может обратить человека к любви к людям и самопожертвованию.

С другой стороны, не следует рассматривать блокированные потребности организма в качестве причины деструкции вне социального контекста и межличностного взаимодействия. Поэтому вызывает некоторые сомнения утверждение В. Райха, что каждый вид самостоятельно проявляющегося деструктивного действия является реакцией организма на невозможность удовлетворения какой-либо важной потребности, прежде всего сексуальной. Здесь речь идет именно о сомнениях, но не об отвержении полностью выводов В. Райха. Думается, что он прав, говоря о жестокости в характере наблюдаемых им больных, страдавших хронической сексуальной неудовлетворенностью, у злобных старых дев и аскетических моралистов. Напротив, ему бросалась в глаза мягкость и доброта людей, удовлетворенных в генитальном отношении. Такие люди не могут стать садистами, считает В. Райх. По-видимому, он прав, во всяком случае, применительно к большинству людей. Сам маркиз де Сад, насколько позволяют судить его преступления и их описания, начиненные невероятной сексуальной фантазией, был сексуально неудовлетворенным человеком. В то же время вполне можно представить себе человека, даже молодого, которого по разным причинам совсем не заботит его сексуальная жизнь, и он не имеет возможности удовлетворять свои сексуальные потребности.

Если 3. Фрейд рассматривал влечение к деструкции как изначально биологическое, параллельное сексуальности, то В. Райх вывел интенсивность влечения к деструкции из степени сексуального застоя и отличал агрессию от деструкции. Это различие между внешне схожими понятиями вполне обоснованно, поскольку агрессия представляет собой неотъемлемое свойство целого ряда видов общественно полезной деятельности. Но при этом часто бывает так, что при созидании что-то неизбежно разрушается, как, например, при атаке футболистов разрушается защита противника.

Тем не менее остаются сомнения по поводу максимизации сексуальных переживаний человека, свойственной взглядам В. Райха, 3. Фрейда и некоторых других психоаналитиков. Но многие