Достоевский в ХХ веке. Неизвестные документы и материалы - Петр Александрович Дружинин Страница 22

Ответили ей только из Ленинградского университета, но на экзамены она не приехала. Однако А. С. Долинин, которому из деканата передали присланные Е. И. Нестеровой рефераты, написал в Ижевск, и между ними возникла переписка, которая дает нам портрет этой поклонницы Ф. М. Достоевского. Профессор рекомендовал ей литературу, причем более широко, чем только изучение Ф. М. Достоевского, а со временем делился и личными переживаниями, особенно в связи с тяжелой ситуацией второй половины 1940‑х годов на филологическом факультете ЛГУ, рассказывал о друзьях, в том числе о душевных и физических тяготах Б. М. Эйхенбаума… Приведем выдержки из сохранившихся писем Е. И. Нестеровой, начиная с самого первого, недатированного.

Уважаемый проф. Долинин!

Вы, наверное, немного знакомы с моей фамилией. В желании быть допущенной к аспирантским испытаниям я послала в отдел аспирантуры вашего университета две свои работы о Достоевском. Для оценки они были переданы Вам. Это была большая приятная неожиданность, так как для меня Вы – тот авторитет, который мог бы разрешить сложную путаницу вокруг имени Достоевского. Я Вас знаю, главным образом, по статье «Достоевский среди петрашевцев» <1936 года>. Честность, независимость суждений резко выделяет эту статью из всего написанного по поводу Достоевского. Я очень хотела работать под Вашим руководством. Но я не приехала на испытания. Основная причина этому была неуверенность в себе, неуверенность в том, что в избранном мною направлении есть подлинная истина. Я хотела учиться, чтобы работать над Достоевским и чтобы добиться нового освещения его творчества. Извините мне эти слова. Они, наверное, звучат наивно и самонадеянно. Но я именно этого хотела.

Думать и писать о Достоевском меня заставляет чувство боли и обиды за него. При настоящем положении вещей Достоевский у нас загнан в угол и плотно задвинут ширмами. В школах от него отделываются замечаниями в скобках – и наша интеллигенция имеет смутное представление о Достоевском. И это делается тогда, когда никто не смеет отрицать, что Достоевский – гений, что Достоевский – титан человеческой мысли.

Почти от всего, что написано в современной критике по поводу Достоевского, веет безнадежной путаницей и явно предвзятой целью свести на нет ценность его творчества[261].

В письме от 6 октября 1946 года Е. Нестерова пишет:

Аркадий Семенович, должна Вам сказать, что я в общем все-таки глубоко разочарована литературой о Достоевском. Правда, я еще не познакомилась как следует с нею, но уже ясно, что главного нет. Нет того, чего ждут все, вся более или менее культурная часть нашего народа – обстоятельной книги о Достоевском, о его жизни и творчестве. Книга Л. Гроссмана <«Жизнь и труды Достоевского»> имеет громкое название, а кого она может удовлетворить? Она может оказаться нужной только для научных работников как справочник. Да и лучше, что Л. Гроссман занялся только цифрами. Страшно довериться человеку, который создал такую отвратительную книгу, как «Рулетенбург». О жизни Достоевского до сих пор можно узнать только из писем да книги Нечаевой «В семье и усадьбе Достоевских». Но разве это достаточно? А что есть о творчестве Достоевского? – Всё любительские статьи, разработка частных вопросов, примечания, комментарии.

Аркадий Семенович, мне непонятны Ваши слова: «О Достоевском колоссальная литература. О нем все сказано». Я не понимаю этих слов, потому что ясно вижу и чувствую, как все бродят в потемках около Достоевского или боязливо обходят его. Где та книга, где был бы дан полный, стройный и критический обзор жизни и творчества Достоевского, подводящий итог всей «многочисленной» о нем литературе?[262]

С искренней радостью встречала она изменения настроений к писателю:

Но есть и хорошие новости. В «Огоньке», № 46–47, в связи с юбилеем Достоевского, напечатана статья В. Александрова. Она произвела на меня поистине отрадное впечатление. Ведь здесь впервые совершенно официально снимается с Достоевского обвинение в том, что он сочувствовал шигалевщине, в том, что он выдвигал – как положительную – идею о сверхчеловеке, то есть проповедовал ницшеанскую философию. Как громом поразили меня следующие слова: «Среди философских тем Достоевского нельзя, разумеется, не упомянуть о критике тех взглядов, которые впоследствии стали известны, как ницшеанские»[263].

Изображение Е. И. Нестеровой бытовых подробностей в письмах создает картину трудной жизни в Ижевске, да и сами письма она пишет на вырванных листах из школьных тетрадей и даже на бухгалтерских табелях.

Скажу немного о себе. Жить, Аркадий Семенович, очень трудно, в материальном отношении. Крутимся, как белки в колесе, а толку мало. В городе неспокойно. Появились какие-то бандиты. (Впрочем, они у нас всегда были.) Раздевают, убивают[264]. Я возвращаюсь домой с работы поздно и каждый раз не уверена, что дойду цела. В такой обстановке бегать по городу с лекциями особенно жутко[265].

Понимая, что партбилет бы сильно упростил путь Е. И. Нестеровой в аспирантуру, А. С. Долинин задал ей соответствующий вопрос.

Аркадий Семенович, Вы меня спрашивали о моей партийности. Нет, не партийная. Я с точки зрения партийности не выдерживаю никакой критики, не почему-либо, а просто стиль, характер не такой. И если это – условие, то двери аспирантуры для меня закрыты навсегда. Но я все равно когда-нибудь приеду в Ленинград, как только жизнь будет немного попроще[266].

Она умолчала, что не была даже членом ВЛКСМ.

Не сумев превозмочь материальных и моральных трудностей, Е. И. Нестерова решила поступить в аспирантуру ближе к Ижевску; в сентябре 1947 года она держала экзамены в аспирантуру Казанского пединститута, но ее совершенно беззастенчиво заваливал на экзамене по русской литературе доцент И. А. Рахлин, выпускник Ленинградского университета и специалист по творчеству М. Горького (подробно этот экзамен описан в письме от 6 ноября 1947 года)[267].

Когда вышла в свет книга А. С. Долинина «В творческой лаборатории Достоевского: (История создания романа „Подросток“)», один из экземпляров он отправил в Ижевск с теплой дарительной надписью.

Дорогой Аркадий Семенович!

Вчера, 27 ноября <1947>, получила Вашу книгу, самый дорогой и желанный для меня подарок. О нем я немножко мечтала, когда прочла о выходе в свет Вашей книги, – и вот видите… Спасибо, дорогой Аркадий Семенович!

Однако, почти тут же мою радость смутила мучительная мысль: Вы послали книгу 3 ноября, стало быть, еще до моего письма, когда еще не знали об этой истории с Казанью; на письмо же Вы мне не ответили, и, кто знает, может быть, сейчас Вы уже не написали бы этих бесконечно дорогих для меня слов. И вот мне стало так больно и обидно, что я расплакалась над Вашей книгой[268].

Настоящие огорчения пришли с началом кампании 1947 года.

Дорогой, бесконечно дорогой Аркадий Семенович! Я, конечно, о статье Заславского. Просто замечательно, какое нахальство, грубость и безответственность. Как не стыдно было Заславскому подписываться под этим легкомысленным, необоснованным, пристрастным злоречием. Все перевернул вверх дном и, в конце концов, сам остался на пустом месте. Что же это они нас, читателей, принимают за болванов, что ли, которые не могут отличить черное от белого. Я, конечно, напишу в редакцию газеты «Культура и жизнь», но сейчас я слишком взволнована, слишком горячусь, а письмо надо обдумать.

Дорогой Аркадий Семенович, вот что я и имела в виду, когда просила Вас беречь себя. Боюсь, что мои слова оказались беспомощными. В самом деле, кого не выведет эта дурацкая болтовня из последнего терпения. Даже я и то чуть совсем не расхворалась от возмущения, горечи и обиды. Но существенно повредить Вам эта статья не может. Заславский прыгает