Беспамятство как исток (читая Хармса) - Михаил Бениаминович Ямпольский Страница 56

Но этот совершенно особый образ, устойчивый посреди других образов и называемый мной моим телом, составляет в каждый момент времени, как мы говорим, поперечный срез всеобщего становления. Это, таким образом, место, через которое проходят полученные и отправленные вовне движения, это связка между вещами, действующими на меня, и вещами, на которые я воздействую, — одним словом, место расположения сенсомоторных явлений[284].

Память сжимается в этом острие конуса (в моем чувстве тела) до точки, в которой сосредоточивается вся совокупность накопленных за жизнь впечатлений. Но если у основания конуса они находятся, так сказать, в «развернутом» состоянии, то у острия они сконцентрированы до полной неопознаваемости. И все же именно они позволяют телу в его деятельности опираться на весь предыдущий опыт жизни.

Бергсоновская концепция памяти чрезвычайно своеобразна. В настоящем находятся какие-то неопределенные ощущения тела (мы бы сказали, «ощущения жизни»), память же обладает онтологическим статусом, потому что она как бы пребывает не в теле, а тело в ней. Память-конус оказывается очень похожа на невидимое тело прошлого, которое располагается в четвертом измерении и обнаруживает себя лишь в поперечном срезе, подобно любому четырехмерному телу в нашем трехмерном мире (по П. Д. Успенскому).

Прошлое поэтому не исчезает, оно как бы проваливается по ту сторону его востребования и существует как такое незримое тело. Оно являет себя в точке настоящего, которое одновременно — сконцентрированное до предела прошлое. Речь идет о парадоксальном сосуществовании прошлого и настоящего. По выражению Жиля Делёза,

прошлое никогда не могло бы состояться, если бы оно не сосуществовало с настоящим, чьим прошлым оно является. Прошлое и настоящее не обозначают два последовательных момента, но два сосуществующих элемента...[285]

По мнению Делёза, даже бергсоновское понятие длительности относится не к временной последовательности, а к сосуществованию. Иначе говоря, то, что дается нам как время, в действительности является именно невидимым «телом» — пространственным образованием.

4

Прошлое — это стоячая вода невидимого, это мир вестников. Хармс поминает Бергсона в маленьком шуточном стихотворении:

Шел Петров однажды в лес.

Шел и шел и вдруг исчез.

«Ну и ну, — сказал Бергсон, —

Сон ли это? Нет, не сон».

Посмотрел и видит ров,

А во рву сидит Петров.

И Бергсон туда полез.

и лез и вдруг исчез.

Удивляется Петров:

«Я, должно быть, нездоров.

Видел я: исчез Бергсон.

Сон ли это? Нет, не сон».

(ПВН, 168)

Сон упомянут в стихотворении не случайно. Действительно, по мнению Бергсона, сон отличается от бодрствования тем, что он снимает препятствие, не допускающее прошлое до нашего сознания. Сон — это неожиданное падение в прошлое, массивная актуализация прошлого в настоящем. В своем эссе о сновидениях Бергсон вновь возвращается к смутным ощущениям тела, в которых фиксируется настоящее. Он, между прочим, обращается к «эндоптическому» видению, интересовавшему Олейникова, пятнам и искрам Маха. Сновидение начинается как раз в этой неформулируемой точке настоящего, которая неожиданно может открыться на прошлое:

Вот, например, в поле зрения зеленое пятно, усеянное белыми точками. Оно может материализовать воспоминание о лужайке с цветами или о бильярде с шарами — и многие другие[286].

Сновидение рождается из «темного чувства» жизни, например, из того, что Бергсон называет «чувством внутреннего осязания» (les sensations de «toucher interieur»), и это чувство настоящего вдруг наполняется содержанием прошлого. Эндоптические иллюзии — как раз такое чувство настоящего, способное открыться на образы прошлого. Для Хармса это чувство неопределенности переживаемого настоящего момента чрезвычайно важно. Он многократно описывает такое чувство, которое никак не может быть сформулировано, описано, названо. Хармсовская амнезия может пониматься как сжатие памяти до полной ее нечитаемости в настоящем, как переживание жизни, момента «теперь», в котором память существует как беспамятство. Отсюда и тесная связь хармсовской амнезии со сновидениями. Хармсовское окно с его внетемпоральностью — та же точка касания острия конуса и поверхности настоящего.

То чувство, которое Хармс связывает с созерцанием воды, — типичный пример такого странного видения-невидения, воспоминания-беспамятства, чистого ощущения, почти что ощущения тела как жизни: «Даже если там ничего не видно, а все же хорошо. Мы смотрели на воду, ничего в ней не видели...» Это состояние сходно с ощущением внутреннего осязания или с описанным Бергсоном генезисом сновидения:

Интересно видеть, как ощущения внутреннего давления поднимаются к визуальному полю и, используя заполняющую его световую пыль, могут трансформироваться в формы и цвета[287].

Генерация этих форм описывается Бергсоном в категориях мифа, который он позаимствовал в «Эннеадах» Плотина. Плотин описал то, как души опускаются из мира трансценденции в тела. Первоначально они летают в своих эмпиреях подобно обэриутским «вестникам»:

Неспособные к действию и даже не помышляющие об этом, они парят над временем и вне пространства[288].

Но вдруг душа обнаруживает в неодушевленном теле какое-то внутреннее сродство с собой:

И душа, глядя на тело, в котором, как ей кажется, она видит свое отражение, завороженная, как будто при взгляде в зеркало, дает притянуть себя, нагибается и падает. Ее падение — начало жизни[289].

Так в образах Плотина Бергсон описывает проникновение прошлого в настоящее. Это проникновение представляется им в категориях встречи и падения. Миф Плотина сходен с «мифом» Хармса — в обоих случаях речь идет о встрече и выпадении из безвременья («окна») во время.

У Плотина душа спускается из безвременья к телу, как к «актуальному присутствию». Встреча создает контакт, который переводит душу в «сейчас», в «теперь», душа обретает настоящее и одновременно падает в тело[290]. Безвременье души оказывается родственно прошлому Бергсона.

Когда в тексте «О том, как меня посетили вестники» Хармс описывает невыразимое ощущение близости вестников, не отмеченной ничем материальным, он описывает чистое состояние присутствия. Что-то упало из безвременья, и возникло чувство «теперь», то есть присутствия, которое не может быть отнесено ни к какому конкретному телу и которое выражается именно в чувстве собственного тела («а все же хорошо»), как актуального настоящего, открытого на прошлое. Приход вестников — это актуализация прошлого в настоящем.

Текст Хармса был написан в ответ на послание Друскина об исчезновении вестников:

Дорогой Даниил Иванович, вестники меня покинули. Я не могу даже рассказать Вам, как это случилось. Я сидел ночью у открытого окна, и вестники еще были со мной, а затем их не стало. Вот уже