Вепсы. Очерки этнической истории и генезиса культуры - Владимир Владимирович Пименов Страница 51

В связи с комплексным использованием столь разнообразных источников особую остроту приобретает вопрос об их достоверности. Дополнительные трудности вызывает большая неравномерность хронологического распределения источников. Наименее обеспечен ими период с XII по вторую половину XV в. Этническая история вепсов с конца XV по XVIII в. отразилась в документах значительно лучше. Поэтому в ряде случаев приходится пользоваться ретроспективным методом, проецируя в прошлое некоторые явления, известные по более поздним данным.

2

Вторая четверть и середина XII столетия явились временем важнейших политических перемен в Новгородской земле: обособления от Киева как в государственном, так и в церковном отношениях и установления феодально-республиканского образа правления. Именно к этой бурной поре относится создание документа, который должен был оформить и закрепить право непомерно усилившейся местной церкви (Софийского дома) собирать десятину на обширных пространствах новгородской государственной территории, — «Устава» 1137 г.

Чудь-вепсы в нем прямо не названы. Однако «Устав» Святослава Ольговича отнюдь не дает права считать, что. перечисленные в нем погосты были населены новгородцами. Некоторые же косвенные показания позволяют утверждать как раз обратное. Характерно, что большинство погостов имеет прибалтийско-финские названия: «во Олонци», «в Юсколе», «в Тервиничих», «у Вьюнице», «на Масиеге» и т. д. Сопоставление с данными распространения древневесской курганной культуры и более поздней топонимикой приводит к заключению, что в этом случае речь идет о местностях, населенных Чудью-вепсами. Очень вероятно, что и другие погосты с прибалтийско-финским звучанием их названий, упомянутые в «Уставе», также сложились на основе каких-то местных подразделений дославянского населения.

Допустимость подобного толкования обосновывается рядом свидетельств, имеющих более позднее происхождение. «Дело в том, что в памятниках, — замечает Д. В. Бубрих, — Весь называется Чудью только с относительно позднего времени. Первый известный нам случай относится к 1251 г. В этом году белозерский князь Глеб Васильевич был застигнут бурей на озере Кубенском и на острове Каменном нашел группу монахов, которые горько жаловались на обиды, между прочим, со стороны Чуди, т. е., конечно, Веси. Второй известный нам случай относится ко времени около 1350 г. В это время монах Лазарь, основатель Муромского монастыря на юго-восточном берегу Онежского озера, горько жаловался на обиды, между прочим, со стороны опять-таки Чуди, т. е., конечно, Веси». Местности более восточные и северо-восточные также имели чудское население. К 1315—1322 гг. относится составление известной рядной грамоты боярина Василия Матвеева («Своеземцева») с чудскими старейшинами на земли в Шенкурском погосте.

Этнический состав населения Севера Руси продолжал оставаться сложным. В «Сказании» об осаде шведами Тихвинского монастыря в 1613 г. недаром упоминаются «сущии Великого Новаграда народи». Среди этих народов, несомненно, подразумеваются и вепсы-Чудь, район расселения которых применительно к позднему средневековью нам предстоит определить. Главнейшими критериями при выявлении среди прочих поселений вепсских погостов являются сопоставления четырех групп данных: упоминаний о Чуди в письменных источниках, сведений о позднейшем расселении вепсов, свидетельств о распространении древневесской курганной культуры и материалов топонимики.

Учитывая все эти и некоторые дополнительные соображения, можно попытаться, несколько опережая доказательства, наметить ареал расселения вепсов в конце XV — начале XVIII в. (рис. 11). Основная их масса обитала к югу от Свири и Онежского озера в верхнем и среднем течении Ояти, по верховьям Паши и Капши, в верховьях Суды, верхнем и среднем течении Шолы, в низовьях Ошты, Мегры и, вероятно, Андомы; некоторая часть вепсов расселилась на юго-западном берегу Онежского озера (севернее Свири). Западную часть Олонецкого перешейка занимали ливвики, а восточную — людики (две обособившиеся группы вепсов, испытавшие длительное воздействие со стороны соседних карел).

Таким образом, вепсы-Чудь населяли Озерской (на Тихвинке), Койвушский, Никольский (на Явосьме), Дмитриевский (на Капше), Пашозерский, Соцкий, Ярославицкий, Веницкий, Оштинский, Мегорский, часть Вытегорского и, надо полагать, Андомского, а также большую часть Остречинского погостов в Обонежской пятине. В Белозерском уезде вепсами был населен Пондольский погост, но можно думать, что и несколько более широкая территория; не исключено, что вепсское население было также в Ильинском погосте на крайнем севере Бежецкой пятины. Характерно, что в состав погостов входили более дробные подразделения и деревни, названия которых в значительной части без изменений дожили до наших дней. Таковы, например, в Веницком погосте Каргинская, Немжинская и Озерская волости, Куйская волость в Пондольском погосте и мн. др.

Есть вполне определенные основания для того, чтобы достаточно уверенно говорить о стабильности состава населения в перечисленных погостах. Этому в большой мере способствовали социально-политические условия феодального государства, одной из основных тенденций которого было стремление тем или иным способом прикрепить основных производителей (крестьян) к земле. Уже в одной из самых ранних из числа дошедших до нас договорных грамот Новгорода с князьями (грамота 1270 г.) сформулирована обязанность смердов жить в своих погостах, исполняя лежащие на них повинности: «А кто смерд, а тот потягнет в свой погост». Позднее это требование подтверждалось неоднократно.

Рис. 11. Расселение вепсов в Межозерье в XV—XVIII вв.

Сличение между собою писцовых книг 1496 и 1563 гг., проделанное И. Л. Перельман, позволяет утверждать, что подавляющая масса населения за полувековой период оставалась на месте и никаких значительных перемещений не испытала. Этот вывод поддается контрольной поверке. Анализ текста посыльной грамоты Ивана Грозного к новгородским дьякам Ф. Сыркову и К. Дубровскому 1555 г., в которой названы вепсские волости Ладва, Ошта и Шимозеро, дает возможность установить, что почти всех поименованных в грамоте крестьян нетрудно отыскать в писцовой книге 1563 г. живущими в тех же волостях и деревнях.

Даже самый беглый взгляд на топонимику в очерченных выше границах размещения вепсских погостов, как она отразилась в писцовых книгах, приводит к заключению об ее прибалтийско-финском звучании. Приведем для примера несколько названий, взятых наудачу из книги Ю. К. Сабурова 1496 г.: деревни «у Пипуева», «в Ракулской», «в Аргуеве», «в Рапуеве» (Вытегорский погост), «в Кортолахте», «на Мялтоозере», «Таруевское», «на Возаруксе», «в Ладве», «на Карбоозере» и «на Саргозере» (Пёлушский погост). То же самое относится и к прозвищам местных крестьян: Тогмуев, Гочюев, Ихкуев, Олфуев, Рахкоев.

Можно сказать больше. Анализ, даже самый поверхностный, местных топонимов, имен и прозвищ крестьян, живших в указанных погостах в XV—XVII вв., дает достаточно прочные основания для утверждения, что это население говорило на языке прибалтийско-финской семьи, а именно на вепсском. Ограничимся несколькими примерами. В Койвушском погосте: Кангас-озерко (ср. вепсск. kangaz ’сухое возвышенное место в лесу’); в Михайловском Озерском погосте: деревня Конзево (ср. вепсск. kanz 'семья’); в Андомском