Аргонавты средневековья - Владислав Петрович Даркевич Страница 9

Не в силах свой восторг стерпеть.

Ах, как завидую ему,

Когда гляжу под облака!

Как тесно сердцу моему,

Как эта грудь ему узка!{36}

Бернарт де Вентадорн

Уже не обходит родную природу и готический скульптор, который видит в прелести земного выражение духовного совершенства. Красота окружающего — это красота божьего творения. Достойный восхищения материальный мир предстает уже не только символом потустороннего и идеального, он приобретает самостоятельную ценность. В декоративной фауне и флоре готических соборов сквозит неподдельная любовь к природе. Кажется, что скульпторы XIII в. смотрят на все глазами впечатлительного ребенка, который впервые увидел мир и способен всему удивляться. Рядом с фантастическими тварями появляются звери, птицы и растения, как будто изваянные с натуры. Мастера живо чувствуют красоту знакомых с детства розы, шиповника и маргариток, с документальной точностью вырезают листья клена, боярышника, папоротника и плюща. Фрукты и ягоды клюют птицы, по веткам снуют юркие ящерицы. Ваятели хорошо знают повадки своих «братьев меньших» — обитателей окрестных полей и лесов. В маленьких медальонах портала собора в Лионе наблюдательный анималист изобразил белку, резвящуюся в ветвях орешника, ворона на мертвом кролике, птицу-рыболова с угрем в клюве и голову кабана среди дубовых листьев.

Новое отношение к природе влияет и на самих людей: растет сознание глубокой внутренней значимости, неповторимости личности. Готические скульпторы идут по пути более полного раскрытия сложного духовного мира человека. Лучшим их творениям присущи тонкий психологизм и возвышенная одухотворенность.

Само время, ищущее и беспокойное, порождало людей нового типа. Это предприниматели, купцы, путешественники, авантюристы — люди с тревожным и неукротимым духом. С человеком эпохи Возрождения их роднят непоседливость, боязнь губительного для души однообразия, ненасытная жажда знания. Порыв ввысь (готика) неотделим от стремления вдаль. Пристальное внимание к окружающему миру обостряет интерес к неведомым землям. Пытливый дух исследования, воплощенный Данте в образе Улисса, ведет в заманчивую ширь океанов. Утлая ладья Одиссея вырывается на просторы Атлантики — туда, где за Геркулесовыми столпами лежит область неизведанного и запретного:

«О братья, — так сказал я, — на закат

Пришедшие дорогой многотрудной!

Тот малый срок, пока еще не спят

Земные чувства, их остаток скудный

Отдайте постиженью новизны,

Чтоб, солнцу вслед, увидеть мир безлюдный!

Подумайте о том, чьи вы сыны:

Вы созданы не для животной доли,

Но к доблести и к знанью рождены»{37}.

Данте

Пионер, первооткрыватель, настолько опьяненный своим могуществом, что готов бросить вызов всесильному року, — идеал человека нового исторического периода. В середине XIII в. берет начало цепь длительных и опасных предприятий. Посланные к великому хану монголов францисканские миссии Плано Карпини и Гильома Руб-рука проникают в самое сердце Азии. Вслед за монахами-дипломатами на караванные дороги Востока устремляются итальянские купцы — люди острого ума, дерзкие и волевые. 26 лет длится второе трансазиатское путешествие венецианских торговцев Поло, долго проживших в «Катае» на службе у хана Хубилая. «Умный и благородный гражданин Венеции» Марко Поло объездил Южный Китай и Тибет. В его время в предместьях ханской столицы Ханбалыка (Пекина) специальные гостиницы давали приют ломбардским, немецким, французским купцам — путешествия Поло не были явлением исключительным. Обратный путь венецианцы проделали на китайских торговых кораблях по Индийскому океану. Они посетили Суматру, Цейлон (Шри Ланка), Индию, принеся на полузабытую родину вести о разных народах, «разнообразии стран света» и о «великих диковинах» мира.

«Просторы чужие, чужие края»

В IX–XIII вв. географическая осведомленность мусульман простиралась от Андалузии до Китая, от Абиссинии (Эфиопии) и страны зинджей (Занзибар) до Скандинавии. Общность арабоязычной культуры, паломничества в Мекку, успехи международной торговли определили грандиозный размах путешествий уже с первых веков мусульманского летосчисления — хиджры. «Я так далеко заходил на Восток, что совершенно забывал о Западе; я настолько углублялся в страны Запада, что даже забывал название Востока»{38}, — говорит арабский путешественник и географ ал-Масуди.

Плот из надутых бычьих шкур — бурдюков —

на реке Кызылсу (Таджикистан).

Этот способ переправы описан Ибн-Фадланом

Ислам предписывал властителям быть «гостелюбивыми» к чужеземцам, разносящим добрую славу: не запирать двери перед купцами и дервишами, очищать путь от грабителей. Иначе неминуем ущерб и казне, и царству. Странствия, поощряемые Кораном, — это и путь к постижению красоты мироздания, и средство самопознания:

Лишь в странствиях себя мы познаем —

Мы, как в тюрьму, заточены в свой дом:

Пока таится в раковине жемчуг,

Ему цены мы верной не найдем{39}.

Сабир Термези

Любовь к путешествиям считали на Востоке неотделимой от благородной тяги к знаниям: прикованный к своему углу невежда не похож на истинного мужа.

Живешь в этом мире, тебе незнакомом,

Расстаться не можешь ни с краем, ни с домом.

Просторы чужие, чужие края –

Скажи мне — зовут ли, манят ли тебя?

Ты дома сидишь, весь зачах, лик твой бледен!

Не знаешь ты мир оттого-то и беден…{40}