Эпоха Брежнева: советский ответ на вызовы времени, 1964-1982 - Федор Леонидович Синицын Страница 75

по телевидению и радиовещанию С.Г. Лапин заявил: «Большая группа творческих работников считает для себя возможным… делать все, что хочет, и вести свой курс на наших хлебах. В этом большая беда. Вот сейчас прошел пленум Союза писателей. Он был посвящен вопросам гражданственности. Как понимается гражданственность? Она понимается так, как понимали ее Некрасов, Чернышевский и другие, когда они вели борьбу против властей… Многие считают, что под лозунгом гражданственности можно делать все, что угодно, писать что угодно». (Знаменательно, что Лапин обозначил необходимость ограничить свободу творчества через негативную отсылку к почитаемым в СССР борцам за народное благо.) В том же году МГК КПСС отметил, что «отдельные коммунисты в своих «рукописях» грубо извращают советскую действительность, деятельность КПСС и правительства, нелегально размножают и распространяют свои идеологически вредные работы, чем наносят большой ущерб КПСС»[1394].

Характерным примером восприятия властями настроений творческой интеллигенции и «диссидентских проявлений» была жесткая реакция на известную выставку художников, организованную в сентябре 1974 г., которая впоследствии получила название «Бульдозерной». Первый секретарь МГК КПСС В.В. Гришин объявил причиной разгона этой выставки то, что художники «вели себя… антиобщественно, дерзко, подстрекательски»[1395]. На примере этого события видна почти диаметрально отличающаяся трактовка одного и то же события художниками и властями[1396].

К.Н. Брутенц отмечал «нараставшее недоверие к интеллигенции», которое дошло до введения в конце 1970-х гг. социальных ограничений приема в партию, направленных против интеллигенции[1397]. В 1983 г. Г.А. Арбатов в записке, направленной Ю.В. Андропову, сообщал руководителю страны, что «в разговорах среди чиновников, «в своем кругу», «интеллигент» остается почти бранным словом». Арбатов отмечал наличие «реальной болезни обюрократившихся элементов аппарата», проявлявшейся в том, что «не рабочие и крестьяне, а часть чиновничества и бюрократии (особенно руководящая интеллигенцией) противопоставляет себя интеллигенции, говорит о ней снисходительно, а подчас даже и недоброжелательно»[1398]. При этом власти явно недооценивали политический потенциал интеллигенции, который проявил себя впоследствии, во время перестройки.

Руководство страны не понимало или не хотело понимать причины деятельности диссидентов. В январе 1971 г. Л.И. Брежнев на совещании возмущался: «Что же хотят, какой демократии, чего не хватает Сахарову, какую он хочет демократию? Сахаров — ученый, трижды Герой, к нему было большое уважение, ему Конституция все обеспечивает. Но ему мало»[1399]. В такой оценке звучало принижение или даже отрицание духовных мотивов поведения человека, сведение его нужд только к «материальному фактору».

Власти жестко отказались от диалога с оппозиционно настроенной частью советского общества. Распространенным обвинением в адрес диссидентов было «критиканство». В 1969 г. Г.Л. Смирнов указал на наличие «тенденции безответственного критицизма, когда недостатки отодвигают на задний план или вовсе снимают великие достижения социализма, огромную созидательную работу партии и народа». Политбюро ЦК КПСС в январе 1976 г. одобрило «текст информации братским партиям в связи с измышлениями антисоветской пропаганды о якобы нарушении прав личности в СССР и указания совпослам». В этом документе обвиняли А.И. Солженицына в «цинизме» — в том числе, что он «в своей книге «Бодался теленок с дубом» откровенно заявляет, что он всегда считал «своим главным врагом» Ленина»[1400].

Руководители СССР считали, что деятельность диссидентов — это и не критика вовсе (в ее «нормальном», т. е. санкционированном властями понимании). В письме, направленном Политбюро ЦК КПСС в адрес ЦК Французской компартии в марте 1977 г., было отмечено, что «критика советскими людьми тех или иных сторон советской действительности, будучи часто острой, глубокой, — это критика в интересах народа, в интересах коммунистического строительства, в интересах миролюбивой внешней политики. «Критика» же социализма, с которой выступают «диссиденты», — это по существу отрицание социализма. Это форма борьбы с советским социалистическим строем, с коммунизмом. На деле эта «критика» переходит в организованную, направляемую империализмом деятельность, в антисоветскую борьбу. Дать свободу такой деятельности — значило бы способствовать не укреплению социализма, а его расшатыванию»[1401].

Распространенным обвинением в адрес диссидентов была их «работа на интересы Запада». В 1978 г. Л.Н. Москвичев заявил, что «современный антикоммунизм делает на «диссидентов» особую ставку в своих наскоках на социалистический строй, попытках дискредитировать или даже расшатать его», рассматривает их «как канал буржуазного влияния на территории стран социалистического содружества», «возможный внутренний фактор ослабления роли социалистической идеологии, фактор «деидеологизации»[1402].

Кроме того, носителей «антисоветских, элитарно-снобистских настроений» обвиняли в «карьеризме»[1403], что выглядит весьма странно, ведь, открыто проявляя антиправительственные настроения, карьеру в СССР сделать было невозможно. Проявлением карьеризма зачастую было обратное явление — псевдолояльность.

Отмечался и уход властей от проблемы наличия «диссидентских» настроений (наподобие запрета на обсуждение проблем молодежи). Так, в апреле 1972 г. Секретариат ЦК КПСС принял постановление не публиковать отрицательную рецензию на книгу А.Д. Сахарова, вышедшую на Западе, а «ограничиться обменом мнениями»[1404] — очевидно, чтобы не «раздувать» этот вопрос, не привлекать к нему внимание.

Реакция властей на националистические проявления, разумеется, была негативной. В «Материалах по вопросам идейновоспитательной работы», составленных в ЦК КПСС в 1970 г., было отмечено, что «проявление национальной ограниченности и кичливости, всякое раздувание национальных особенностей, как и их игнорирование, наносят ущерб братскому сотрудничеству наций, а значит, и интересам социалистического общества в целом»[1405].

При этом идеологи сводили причины межнациональных проблем к враждебной деятельности «империалистической буржуазии», которая «делает все для того, чтобы расшатать и ослабить социалистическое братство народов СССР — основу нашего строя», и с этой целью «усилила пропаганду национализма и шовинизма, паразитирует на националистических пережитках, устаревших традициях и обычаях, стремится воскресить недоверие, подозрительность и неприязнь в отношениях между нациями и народностями, тщится доказать наличие национального неравноправия в Советском Союзе, очернить и дискредитировать нашу интернационалистскую историю, практику и идеологию». КГБ, как это видно из справки, составленной в декабре 1976 г., за подписью Ф.Д. Бобкова, тоже объяснял рост националистических проявлений в СССР «усилением… противником пропаганды буржуазного национализма»[1406]. Безусловно, было и это, но основными проблемами в межнациональных отношениях в стране стали внутренние противоречия, накопившиеся за многие годы и даже столетия.

Вопросы, связанные с религиозными настроениями в народной среде, так же не были проработаны. Хотя и отказавшись от наиболее одиозных мероприятий в этой сфере (наподобие борьбы с религией, развернутой при Н.С. Хрущеве), брежневское руководство в итоге пришло к замораживанию мероприятий, способствующих нормализации отношений с верующими[1407].

Неприятие критики, непонимание изменений в социуме и причин недовольства, отсутствие реальной связи с народом неминуемо вело к приоритету принуждения в основе внутренней политики. Хотя в 1967 г. Г.Л. Смирнов высказывал мнение, что было бы «целесообразно применять гибкую тактику в вопросах духовной жизни, делая основную ставку на идейное