Русская революция. Книга 1. Агония старого режима. 1905—1917 - Ричард Эдгар Пайпс Страница 71

оценку, чем легальный статус. Представительство промышленных рабочих и национальных меньшинств сильно сократилось. Разочарованное поведением общинных крестьян в первых двух Думах, правительство сократило и число их мест в Думе. В результате этих перемен представительство землевладельцев (категория, включавшая крестьян-единоличников) увеличилось в полтора раза, тогда как представительство общинных крестьян и рабочих во столько же раз сократилось. Таким образом, Дума стала гораздо более консервативным, а в этническом отношении — более однородно русским органом.

Термин «государственный переворот», часто употребляемый в полемической и исторической литературе по отношению к изменениям закона о выборах, едва ли оправдан. Ведь Дума в конце концов продолжала работать, сохранив за собой законодательную и бюджетную власть, дарованную ей Основными законами: манифест 3 июня ясно подтвердил прерогативы Думы. И в последующие годы Дума доставляла правительству еще много неприятностей. Лишь прямое упразднение нижней палаты или лишение ее законодательной власти можно было бы считать государственным переворотом. А событие, произошедшее 3 июня, вернее было считать нарушением конституции. И вполне в духе российской традиции: поглощать всякий независимый политический институт государственной структурой.

* * *

Третья дума, созванная 1 ноября 1907 года, была единственной, которой удалось просуществовать весь отведенный ей пятилетний срок полномочий. Как и предполагалось, новый законодательный орган был значительно более консервативен, нежели предыдущий: из 422 депутатов 154 принадлежали «Союзу 17 октября» (октябристы), а 147 — правому крылу и националистическим группировкам. Такое представительство обеспечивало консерваторам большинство в две трети голосов. За кадетами сохранилось только 54 места, в союзе с ними выступали 28 «прогрессистов». У социалистов было 32 депутата (19 социал-демократов и 13 трудовиков). Хотя правительство могло чувствовать себя значительно уверенней при таком перевесе консервативных сил в законодательном органе, все же это не означало немедленного и автоматического большинства при голосовании правительственных предложений, и Столыпин вынужден был организовывать сложнейшие политические маневры, чтобы провести через Думу то или иное решение. Министрам часто приходилось отвечать на запросы, и бывали случаи, когда правительство вынуждено было отступать.

Октябристы, заправлявшие в Третьей думе, как кадеты в Первой и социалисты во Второй, были преданы существующему конституционному порядку. Свою задачу они определяли следующим образом: «Образовать в Думе конституционный центр, не стремящийся захватить правительственные полномочия, но в то же время призванный защитить права народного представительного собрания в рамках, установленных для него Основными законами»{455}.

Путеводной философской идеей партии была идея государства, опирающегося на закон — закон, одинаково обязательный и для правительства и для общества. Лидером партии октябристов был А.И.Гучков, европейски образованный выходец из известной московской купеческой семьи, ведущей происхождение от крепостных крестьян. По словам Керенского, которому Гучков запомнился «несколько угрюмой, одинокой и чуть-чуть загадочной фигурой», он выступал против освободительного движения{456}. Гучков был не слишком высокого мнения о российских народных массах и не доверял политикам. Преданный патриот, он темпераментом и взглядами походил на Столыпина, которому помогал вносить раскол в ряды депутатов правого крыла Третьей думы, переманивая на свою сторону наиболее умеренных из них; эти депутаты, образовавшие националистическую фракцию, вместе с октябристами составляли абсолютное большинство, позволявшее Столыпину проводить через Думу многие свои законодательные инициативы{457}. Большинство рядовых членов «Союза 17 октября» пришли из земского движения и сохранили с ним тесную связь.

Для обеспечения поддержки своим законодательным программам Столыпин ежегодно выделял из секретных фондов сумму в 650 тыс. рублей на субсидирование печати и подкуп влиятельных депутатов правого крыла{458}.

Третья дума работала достаточно напряженно: за пять лет ею было обсуждено 2571 предложение, внесенное правительством, 205 собственных законодательных инициатив и проведено 157 запросов министрам{459}. В думских комиссиях обсуждались аграрные вопросы, социальное законодательство и многие другие проблемы. 1908 и, особенно, 1909 годы были годами щедрых урожаев, заметного спада волны насилия, нового витка развития промышленности. Это была вершина карьеры Столыпина.

Однако в это же время на горизонте стали сгущаться первые тучи. Как уже отмечалось, конституция была дарована под давлением обстоятельств как единственный и последний способ избежать краха. Двор и его приверженцы правого крыла видели в ней не фундаментальную и окончательную перемену в системе управления в России, а чрезвычайную меру, предпринятую на время острых волнений в обществе. Нежелание признавать Основные законы конституцией и намеренное подчеркивание того обстоятельства, что царь не присягал Основным законам и посему волен не соблюдать их положений, не просто служили удобными отговорками, но отражали глубочайшие убеждения царедворцев. Таким образом, едва положение дел в стране слегка наладилось и необходимость в чрезвычайных мерах отпала, при дворе тотчас вновь ожили прежние сомнения: нужны ли парламентарный строй и премьер-министр, проводящий парламентарную политику, если общественный порядок восстановлен и в деревню возвратилось благоденствие? Столыпин, который говорил о себе, что он «прежде всего верноподданный слуга своего Государя и исполнитель его предначертаний и приказаний», теперь представлялся «самым опасным революционером»{460}. А упрекали Столыпина главным образом за то, что он не выступал в Думе исключительно в качестве агента двора, а проводил собственную политику. Столыпин верил, что, сколачивая партию «друзей короля», он преследует отнюдь не свои интересы, а интересы царя. Монархисты же видели только, что его политическая деятельность приводит к умалению самодержавной власти или, по крайней мере, к умалению тех прав, которыми сами наделяли себя царь и его окружение:

«Столыпин последним из всех мог бы согласиться с тем, что его политика ослабляет независимую императорскую власть — действительно, он считал, что источник его собственной власти проистекает из того факта, что она была вручена ему самодержавным монархом. И все же к такому результату неминуемо должна была привести его политика, коль скоро он понял, что в современных условиях защитить государство от революции можно единственно путем усиления через парламент влияния землевладельческих, профессиональных и образованных классов. И сделать это можно только за счет императорского самовластья. Этот бесспорный факт в глазах императора придавал особую силу доводам реакционеров»{461}.

В этом состояла причина натянутых отношений с двором, слабеющей поддержки и растущей немилости. После смерти Столыпина императрица на его примере наставляла его преемника В.Н.Коковцова: «Не ищите поддержки в политических партиях»{462}. Вообще же, чем успешнее оказывалась политическая деятельность Столыпина, тем менее нуждались в его услугах и тем враждебнее относились к нему при дворе. Таковы парадоксы российской политики.

Столыпинские реформы и проекты реформ также затрагивали интересы власть имущих. Аграрная реформа, направленная на образование в России сословия независимых крестьян-землевладельцев, угрожала той прослойке сельского дворянства, которая считала себя незаменимым форпостом культуры в деревне. Своими планами