Дневник плавания с Берингом к берегам Америки. 1741-1742 - Георг Вильгельм Стеллер Страница 7

Постоянное появление камчатского морского бобра, или скорее морской выдры[47], служило еще более серьезным доказательством, так как это животное питается исключительно ракообразными и моллюсками. Поскольку строение его сердца не позволяет ему находиться под водой более двух минут без дыхания, оно должно постоянно оставаться вблизи берега, так как не может искать пищу уже на глубине от 60 до 100 саженей[48], да и не нашло бы ее там, если бы и могло. Следовательно, мы могли быть уверены, что идем вдоль берега, и я всегда считал это сильнейшим подтверждением того, что Америка находится напротив Камчатки к востоку между 51-м и 56-м градусами. На этой широте вышеупомянутых животных наблюдают лишь вдоль Камчатки в носящем уместное название Бобровом море[49], но не далеко к югу или далеко к северу. Нет очевидного объяснения тому, что они не наблюдаются также под 57-м или 58-м градусом вокруг Олютора или под 48-м или 49-м градусом на дальних Курильских островах, поскольку их находили почти на 60-м градусе у мыса Св. Ильи в Америке и даже на 10-м или меньших градусах в Бразилии, где Маркграф описывает их под названием „Ilya”.[50] Есть, однако, одно объяснение: это не азиатское, а истинно американское животное, и лишь пришелец и чужак на Камчатке[51]. Из-за огромного расстояния выше 56-го градуса на севере, а также из-за своей природы и отсутствия пищи ниже 56-го градуса на юге оно не может пересекать океан в этих местах, а только в так называемом Бобровом море, где ему приходится преодолевать не более двадцати миль по прямой[52] от побережья до побережья, каковые оно может проделать за 36 часов, не умерев по пути от голода.

Более того, в разное время мы видели целые стаи чаек, сидевших на воде. Эти птицы постоянно находятся вблизи берега, особенно в июне, когда рыба движется из моря к суше и вверх по рекам, обеспечивая птицам обильное пропитание. Кроме того, мы все время видели, как они летят на север или северо-запад, пока не скроются из виду, и, проплыв несколько часов на север, легко было понять, есть ли у них причина лететь именно в этом направлении, тем более что постоянный туман не позволял нашим глазам наблюдать далее, чем на несколько миль, — при том, что ветра на нашем пути были столь благоприятны, что для осуществления наших великих планов лучших мы не могли бы желать.

Я умалчиваю о нескольких обстоятельствах. Хотя другие мореплаватели в подобных путешествиях (что явствует из их дневников) стремятся обращать внимание на все подробности и извлекать из них пользу, здесь же самые явные и простые признаки и явные резоны игнорировались и отвергались. При таких условиях мы достигли земли через шесть недель после отплытия из Авачи, хотя легко могли бы достичь ее за три-четыре дня, идя северо-восточным курсом, и за двадцать дней, идя курсом, о котором договорились, если бы офицеры соблаговолили воспользоваться вышеупомянутыми правильными приметами и признаками земли. Действительно, в четверг, 16 июля, мы впервые увидели землю, а было решено, что если мы не увидим ее к 20 июля, то начнем обратное плавание в Авачу, поскольку запасы воды были нами уже использованы более чем наполовину.

На самом деле мы увидели землю 15 июля, но, поскольку об этом объявил я, а она не была еще столь четко видна, чтобы определить ее очертания, от этого отмахнулись, как от моей обычной причуды. Но на следующий день при чрезвычайно ясной погоде мы увидели ее точно там же. Земля в этом месте была высокой. Мы увидели горный хребет, простирающийся в глубь суши, при этом столь возвышенный, что с моря он был ясно виден за 16 немецких миль. Я не помню, чтобы мне доводилось видеть более высокий хребет во всей Сибири или на Камчатке[53]. Береговая линия здесь повсюду весьма изрезана, поэтому вблизи Большой земли было множество островов, а вдоль берега — бесчисленные бухты и гавани.

Обещавшись раз и навсегда придерживаться во всем истины и беспристрастия, не могу не упомянуть одно обстоятельство, которое не должно быть скрыто от высшего начальства, но может быть представлено иначе, чем имело место на самом деле.

Легко вообразить, как рады мы были наконец увидеть землю. Все спешили поздравить капитана-командора, коему более всех принадлежала честь открытия. Однако он не только отнесся к этому хладнокровно и без особенного удовольствия, но в самый разгар нашей радости стал даже пожимать плечами, глядя на Землю.

Если бы капитан-командор остался жив и захотел бы позднее предпринять что-либо против своих офицеров по неудовольствию их поведением, то нашлись бы некоторые, готовые толковать его безразличие как признак дурного к ним отношения. И все же капитан-командор лучше прозревал будущее, чем другие офицеры, и, оказавшись в каюте с Плениснером и со мной, сказал: „Сейчас мы воображаем, что все открыли, и многие полны ожиданий, строят воздушные замки! Но они не задумываются, где мы достигли земли, как далеки мы от дома и что еще может приключиться. Кто знает, не задуют ли пассаты и не помешают ли нашему возвращению? Мы не знаем этой земли. У нас недостаточно провианта, чтобы продержаться здесь зиму”.

Теперь, когда мы были вблизи суши, нисколько не удивительно было наблюдать борения страстей, самонадеянные слова о себе, будущих наградах, речи, полные страсти. Некоторые хотели немедленно идти к земле и искать какую-либо гавань; другие возражали, считая, что это очень опасно. Каждый действовал в одиночку, не делая никаких представлений капитану-командору. Комиссии и советы, которые на берегу проводились из-за любого пустяка, теперь вовсе не созывались[54], хотя надлежало рассмотреть дело величайшей важности — итог десяти лет Камчатской экспедиции, и единственное, до чего мы договорились, — что мы все заперты на одном судне!

ГЛАВА 2

МЫС СВ. ИЛЬИ

Поскольку в те дни, после 16 июля, было куда больше достойных упоминания событий, чем за предыдущие шесть недель, то я продолжаю рассказывать уже о событиях каждого дня.

17 июля из-за слабого ветра мы медленно приближались к земле. В субботу, 18 июля, к вечеру мы приблизились достаточно для