Эпоха Брежнева: советский ответ на вызовы времени, 1964-1982 - Синицын Федор Леонидович Страница 64

Эта проблема шла рука об руку с ростом бюрократизации СССР. Выступая на заседании Политбюро в сентябре 1981 г., Л.И. Брежнев отметил, что в предыдущую пятилетку в стране «имел место неоправданный, по существу неуправляемый, рост численности работников аппарата управления», который составил 14,2 %, или 2,2 млн чел. (в то же время общая численность работающих в СССР увеличилась только на 9,8 %). Удельный вес управленческого персонала в стране вырос с 14,5 % в 1975 г. до 15 % в 1980 г. и достиг 17 млн чел. Расходы на содержание аппарата управления увеличились на 30 % и составили в 1980 г. более 32 млрд руб., или 7 % национального дохода. Брежнев подчеркнул, что «увеличение численности аппарата министерств и ведомств СССР сопровождается, как правило, ростом начальствующего состава»[1138] (а не «рядовых» сотрудников).

Высший эшелон «номенклатуры» в период правления Л.И. Брежнева окончательно выделился в особую касту (работники республиканского, областного и районного масштабов — в свои «малые» касты), в «нечто вроде дворянства». Ответственные посты стали в принципе пожизненными, а бюрократы — несменяемыми[1139]. Г.И. Ханин пишет о «поразительной стабильности» состава партийного аппарата и хозяйственного руководства в брежневский период: в течение 18 лет во главе партии оставался тот же самый генеральный секретарь ЦК, 15 лет руководил страной один и тот же председатель Совета министров, и еще дольше, вплоть до 1987 г., — председатель Госплана СССР. Примерно столько же лет были у руля многие члены Политбюро и секретари ЦК, министры, первые секретари ЦК компартий союзных республик, обкомов, главков, отделов министерств и ведомств, директора крупных предприятий[1140]. Мало того, чиновники пытались создать систему передачи власти или хотя бы привилегий по наследству[1141].

«Номенклатура» продолжала обрастать собственностью, льготами и другими благами. Г.А. Арбатов вспоминал, что «для целой группы людей, окружавших Брежнева, узаконивались роскошные дома приемов и «охотничьи домики», дорогие подарки и всевозможные услуги тех, кто ведал дефицитом; такая система стремительно распространялась вглубь и вширь — на республики и их руководителей, затем на области и города, в чем-то на районы, даже на предприятия и хозяйства. Границы между дозволенным своим и недозволенным чужим стирались. Ответственная должность превращалась нечестными людьми в кормушку. Все дурное, что проступало в Москве, тут же дублировалось в провинции — и спецлечение, и специальные жилые дома, и спецстоловые — все, вплоть до пресловутой «сотой секции» ГУМа, торговавшей импортным и отечественным дефицитом»[1142].

В СССР расширялись масштабы коррупции. К.Н. Брутенц связывал это явление, помимо всего прочего, с нараставшим в партии процессом «идейного обмеления»[1143], т. е. с утратой партийными чиновниками всех сдерживающих моральных факторов. Люди, еще сохранившие верность идеалам, сетовали, что «В.И. Ленин не для того завоевывал советскую власть, чтобы ею злоупотреблять»[1144]. Однако для многих представителей «номенклатуры» ни Ленин, ни партия, ни советская власть уже не имели большого значения.

У высокопоставленных руководителей накапливались уже не просто предметы потребления, а капиталы[1145]. Однако «правящей элите» и этого было мало — у нее нарастало недовольство своим положением, так как при всех благах и льготах «высшее сословие» в СССР жило скромнее, беднее и гораздо менее свободно[1146], чем люди аналогичного положения (или даже более «простые» люди) на Западе. К тому же по мере роста возможностей все острее становилась потребность «номенклатуры» в настоящей собственности на промышленные и сельскохозяйственные предприятия и землю[1147]. Как писал Г.Х. Шахназаров, во время перестройки и после нее «бывшие номенклатурщики быстро выкинули из головы светлые коммунистические идеи и превратились в промышленных магнатов, банкиров, парламентских ораторов»[1148].

Еще одной тенденцией изменений в советском социуме стало существенное расширение оппозиционно настроенной части населения. В 1960-х гг. склонность к оппозиционным действиям у основной массы советских граждан была невысокой[1149]. Большинство их не выражало сильных, эмоционально окрашенных реакций недовольства, гнева, не демонстрировало склонности к протестным акциям[1150]. Оппозиционные проявления, за исключением отдельных событий («митинг гласности» в декабре 1965 г., демонстрация протеста против ввода войск в Чехословакию на Красной площади в августе 1968 г.), были направлены «вовнутрь», ограничивались размышлениями, стихотворениями, дневниками, частными разговорами[1151]. Наиболее распространенным проявлением оппозиционности было чтение «самиздатовской» литературы, прослушивание магнитофонных записей, а также, по терминологии КГБ, «высказывание клеветнических, демагогических, ревизионистских и других политически вредных суждений»[1152].

Затем оппозиционная активность стала переходить в более активный, «диссидентский» формат. В декабре 1970 г. КГБ докладывал в ЦК КПСС, что у диссидентов «сформировалось политическое ядро», «происходит определенная консолидация… наглядно прослеживаются попытки создания подобия оппозиции». Так, московская группа во главе с П.И. Якиром выдвигала программу «демократизации страны путем выработки в людях демократических и научных убеждений, сопротивления сталинизму, самозащиты от репрессий, борьбы с экстремизмом любого толка». КГБ выявил около 300 участников оппозиции в разных городах страны. В июне 1971 г., по данным, имевшимся у ЦК КПСС, распространение «самиздата» происходило «среди некоторой части научных и творческих работников, а также учащейся молодежи в Москве, Ленинграде, Киеве, Харькове, Риге, Горьком, Новосибирске, Свердловске, Рязани и некоторых других городах». В 1973–1976 гг. в среде учащейся молодежи было зафиксировано 3324 «антисоветских проявления», в которых приняли участие 4406 чел.[1153] Интересно мнение Д.О. Чуракова, который отмечает, что «народный сталинизм», проявлявшийся в 1960-х — 1980-х гг., тоже был «выражением массовой оппозиционности по отношению к отдельным сторонам настоящего»[1154].

Хотя в итоге оппозиция в СССР не возродилась ни в легальных, ни даже в нелегальных формах (исключение составляли некоторые националистические подпольные организации на периферии и отчасти диссидентское движение)[1155], сознание советских людей менялось[1156]. Среди некоторой их части набирало силу движение к переменам (хотя этот «демократический прорыв» и опирался на зачастую наивные, бедные и противоречивые представления о демократии)[1157]. Деятельность государства по пресечению «диссидентских проявлений» вызывала все большее общественное противодействие[1158].