Потерпевшие победу. Советские либералы и крах демократии в России (1987–1993 годы) - Гийом Совэ Страница 6

К ним относится и либеральная интеллигенция, чей отказ от марксизма-ленинизма не означает, что она порвала со всеми идеями и убеждениями, распространенными в СССР. В середине 1980‑х годов, то есть к тому моменту, когда либеральные интеллектуалы стали выступать в публичном поле, как и их консервативные коммунистические и националистические коллеги, они не могли игнорировать ощущение морального упадка советского общества и сопутствующее ему стремление к очищению.

Изучение нравственного аспекта перестройки позволяет нам дать качественную оценку решающему изменению, которое сопровождало появление либеральных идей в советской общественной сфере в более широком контексте истории современной политической мысли. Мы интерпретируем это изменение как кульминацию политического романтизма. Во избежание недоразумений проясним с самого начала, что мы не воспринимаем понятие «романтизм» в его тривиальном политическом смысле, который означает идеалистическое, поверхностное и пассивное умонастроение[37]. Мы не намерены просто повторять это общее место из распространенного дискурса постсоветских российских элит, который заключается в дискредитации «романтизма» перестройки, чтобы лучше подчеркнуть «прагматизм» и «профессионализм», якобы необходимые для «серьезной» политики[38]. Мы же рассматриваем политический романтизм не как умонастроение, а как идеологическую традицию, то есть как относительно последовательный набор постулатов, концепций и идеалов, которые можно наблюдать в дискурсе. Как считают философ Майкл Лёви и социолог Роберт Сэйр[39], романтизм – это течение мысли, возникшее в XIX веке, выражающее протест против разлагающего влияния модерности – против духа инструментального расчета, отдаления развитых обществ от мира природы, квантификации бытия, разрушения социальных связей, господства бюрократов – и взывающее к утраченному и идеализированному прошлому. Этот меланхолический протест основывается на двух основных позитивных ценностях. Первая ценность – выражение богатства личности. В этой связи необходимо подчеркнуть, что романтизм – это явление Нового времени, которое является результатом распада традиционных сообществ и возвышения индивидуума как такового. Вторая великая ценность романтизма – это интеграция личности в социальное и универсальное целое. В противовес фрагментации обществ Нового времени романтики стремятся вновь обрести первозданную гармонию между людьми, а также с природой. Из этого вытекает типично романтическая критика современных им политических режимов как механических, искусственных, безжизненных и бездушных систем.

Если романтизм родился как реакция на пагубное влияние рационалистической веры в прогресс эпохи Просвещения, то его отличает не только консервативный характер. Действительно, превратности политической и интеллектуальной истории породили формы примирения романтических устремлений с модернизмом эпохи Просвещения. Как отмечает философ Чарльз Тейлор[40], марксизм можно считать самой влиятельной из этих попыток синтеза, поскольку он объединяет понятие рационального научного прогресса с идеалом человечества, примирившегося в конце концов с самим собой и с природой, освободившегося от отчуждения, которое присуще капиталистической модерности. Эта двойственность лежит также в основе концепции морали, продиктованной официальной советской доктриной марксизма-ленинизма на заре перестройки – доктриной, которую нам необходимо изучить, чтобы понять, против чего была направлена нравственная критика либеральных интеллектуалов и их националистических соперников.

Нравственная доктрина марксизма‑ленинизма

На первый взгляд марксизм-ленинизм как материалистическая идеология чужд всяким моральным соображениям. Существует предрассудок, особенно широко распространенный среди советской либеральной интеллигенции[41], что марксизм-ленинизм содержит строго инструментальную концепцию морали, суть которой ограничивается безусловным требованием служить государству и делу революции, отрицая тем самым личностный фактор, который придает особую ценность нравственному поступку. Таким образом, советская идеология представляется духовной пустыней, где мораль выжила бы только в нескольких оазисах диссидентской мысли. Это мнение нуждается в уточнении в свете многочисленных усилий, предпринимавшихся на протяжении десятилетий, чтобы интегрировать нравственность в доктринальные рамки марксизма-ленинизма. Данное явление совершенно не носит маргинальный характер: в конце 1960‑х годов один американский философ подсчитал, что в СССР объем научной литературы о морали намного превышал то, что было написано на эту тему на Западе[42]. В это же время развитие личности стало одной из любимых тем исследований советских общественных наук[43], а в советских массовых биографиях «пламенных революционеров» она была возведена в ранг важнейшего критерия при определении модели поведения[44]. На самом деле мы видим, что «идеологически правильная» концепция морали в постсталинском СССР гораздо сложнее, чем прагматичное поведение, которое часто изображалось в карикатурном виде. Этот нюанс важно отметить не для того, чтобы реабилитировать образ марксизма-ленинизма, но чтобы понять, как советская идеология была способна питать семена своей собственной критики.

Для того чтобы определить официальную концепцию морали на заре перестройки, мы опираемся на два авторитетных источника того времени: это последняя версия Большой советской энциклопедии, многочисленные тома которой выходили с 1969 по 1978 год, и последняя доперестроечная версия «Учебника по научному коммунизму», опубликованная Политиздатом в 1983 году. В Энциклопедии дается официальное определение морали, в то время как Учебник объясняет роль, которую она играет в том, что тогда называлось «развитым социализмом». Согласно Энциклопедии, мораль, нравственность – это «один из основных способов нормативной регуляции действий человека в обществе»[45]. В отличие от закона и обычаев, она не основана на институциях или привычках, а формируется в процессе сознательного усвоения норм, которыми человек руководствуется в своем поведении. Короче говоря, мораль приходит к человеку извне. Это отражает технократический характер марксистско-ленинской доктрины: мораль мыслится в ней прежде всего как продукт производства Партии-государства. В соответствии с тезисами исторического материализма мораль формируется прежде всего под воздействием «объективных факторов», то есть благодаря трансформации производственных отношений, которая сопровождает построение коммунизма. Эти объективные факторы, однако, не считаются достаточными. Несмотря на «благоприятные условия», созданные социализмом для «полного удовлетворения материальных и моральных потребностей человека», официальная доктрина признает необходимость «постоянно повышать идейно-нравственный и культурный уровень людей», чтобы не давать «рецидивов мещанской, мелкобуржуазной психологии»[46]. Именно здесь реализуется воспитательная миссия партии, которая, не ограничиваясь школьной средой, стремится привить всем гражданам «марксистско-ленинское мировоззрение» и «основополагающие принципы и нормы коммунистической морали», изложенные в Моральном кодексе строителя коммунизма, который прилагался к программе партии[47]. В целом мораль рассматривается как «сознательность» и «сознание», то есть как когнитивная способность усваивать предписанные нормы. Более того, эта когнитивная способность поддается количественной оценке: научный коммунизм измеряет нравственность общества в соответствии с его «уровнем сознательности», который может как повышаться, так и понижаться.

«Учебник по научному коммунизму» настаивает на динамическом характере усвоения морали: «Выработка коммунистической морали не односторонний процесс, где человек лишь пассивный объект воспитания. Успех коммунистического воспитания личности зависит не только от объективных факторов и идеологической работы, но и от самой личности, от ее стремления к самосовершенствованию»[48]. Это означает, что учение партии не должно оставаться мертвой буквой; оно должно применяться на практике: «Однако знания сами по себе еще