Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 2 - Игал Халфин Страница 43

переименовывать обратно не собирался. Исторический обзор своей деятельности он начинал с главного козыря, отлично известного всем присутствующим: уже в третьем предложении Зиновьев рассказывал, при каких обстоятельствах он познакомился с «В. И.» (разумеется, Лениным) – и следующие полчаса они оба в речи Зиновьева будут неразлучны, «мы» в речи всегда означало «Ленин, я и другие товарищи». Здесь выступление было умеренно приправлено некоторыми мелкими и интересующими рядовых партийцев деталями: «Затем мы приехали в Питер в так называемом „запломбированном вагоне“, который на самом деле не был вовсе запломбированным, <…> мы собрали Циммервальдскую, левую [конференцию], <…> война застает нас недалеко от Кракова в Галицийской деревушке»[249].

Впрочем, это была не вполне каноническая справка по истории партии: Зиновьев регулярно останавливался на том, сколь часто до 1917 года группа, объединенная Лениным, находилась в меньшинстве в самых разных ситуациях. Меньшевики в РСДРП «с известным злорадством пустили нас на первое заседание Питерского совета „посмотрите“. Действительно, мы посмотрели. Громадный зал, вмещающий до 4.000 человек, а нас маленький отряд – человек 70»[250]. Летом 1917 года, в изложении Зиновьева, положение большевиков всегда было на волоске от разгрома, июльское выступление большевиков, не имевших численного преимущества, было случайностью и эксцессом[251].

Здесь Зиновьев и признал для целей чистки свою первую «коренную» ошибку – выступление против ленинской редакции Октябрьского переворота: «Я считал, что восстание в данной обстановке преждевременно, что мы можем быть разбиты». Зиновьев открыто признавал: даже после 25 октября он считал, что «все-таки удастся создать правительство всех социалистических партий», и его не беспокоило такое вопиющее сомнение в истинности марксистского учения о диктатуре пролетариата – в зале, видимо, не ожидалось наличие слушателей, способных поймать оратора на этом. С Ильичом, который критиковал его, но не отверг, Зиновьев расстается в начале 1918 года, когда правительство во главе с Лениным уезжает в Москву, а для самого Зиновьева «начинается <…> специфический ленинградский период работы».

О происходившем в 1918–1926 годах выступающий почти ничего не говорил: «Эта работа <…> на виду и для молодых товарищей, и на ней останавливаться не стоит». Лучше рассказать сразу о второй «коренной» ошибке – участии в объединенной оппозиции осени 1927 года. Впрочем, «эти разногласия вам также достаточно известны. Я не стану на них подробно останавливаться», говорил Зиновьев, после чего удивительным образом следовал финальный пассаж на 15 минут о том, в чем именно Зиновьев согласен с партией сейчас, а ранее вместе с Троцким (отсутствие Каменева в этой части речи показательно, да и в целом Каменева Зиновьев упоминал очень редко и только вынужденно) ошибочно был не согласен. Теперь – согласен во всем:

Линия партии кажется мне вполне правильной, потому что после тяжелого периода, который мы все пережили, совершенно ясно, что генеральная линия партии, есть большевистская ленинская линия, и у меня сейчас нет каких нибудь, сколько нибудь существенных расхождений с партией. Я разделяю целиком ее оценку стабилизации капитализма, разделяю целиком ее взгляд на индустриализацию, целиком разделяю ее установку на работу в деревне, с восторгом смотрю на то, что у нас начинается коренная переделка в деревне. Через наши разногласия уже перешли три волны. Когда мы видим тракторную станцию мощностью в 100 тракторов, то ясно, что старые разногласия ушли. Я совершенно солидаризуюсь с политикой партии в отношении правого и левого уклона, против всяких загибов, которые появились. <…>

Я знаю, что в таких случаях принято думать так: «Ты может быть думаешь, что партия к тебе пришла, а не ты к партии». Я должен определенно и прямо сказать, что я пришел к партии, что партия превыше всего, что коллективный опыт рабочего класса находит себе выражение только через нашу партию, что никаких других путей нет <…>[252].

На другие темы Зиновьев готов был говорить очень остро и эффектно. Так, например, он зачитал залу отрывки из случайно оказавшейся у него в кармане статьи Троцкого «в иностранном журнале» – и никто не спросил: откуда у него, собственно, троцкистские материалы? Он легко мог намекать на «завещание Ленина», прямо этот документ не упоминая, – в нем его Ленин и характеризовал. Он показывал знание платформы сапроновцев, которые, по его мнению, на порядок опаснее троцкистов: «А вот Иван Ник. Смирнов, с его, „давайте порвем с середняком и сделаем индустриализацию“, говорит глупость, потому что так ни индустриализацию не сделаешь, ни революцию»[253]. Но о собственной оппозиции в середине 1920‑х Зиновьев говорить ничего не собирался. Эта оговорка – «все и так все знают» – была формулой вооруженного компромисса: незачем было провоцировать воспоминания о его базе в Ленинграде – это могло быть опасным.

По протоколу чистки председатель и еще с десяток присутствующих из зала задали публично вопросы Зиновьеву – всего около трех десятков. Из зала в президиум присылались и записки, Зиновьев вслух прочел лишь одну из них: «Вы упираете на свои личные отношения с В. И. Как можно объяснить, почему В. И. дал о Вас характеристику не-лестную: расскажите о своих ошибках, об отказе от оппозиции и т. п.» Но именно на нее Зиновьев отвечать не стал, вскользь бросив: «Вы сами должны судить, как много наврал Троцкий в своих воспоминаниях <…>», – как бы завершая свое обращение к бывшим троцкистам: следует оставить оппозиционные иллюзии[254]. Суть вопросов, заданных Зиновьеву, была предсказуема, хотя и явно не соответствовала сценарию вступительной речи: зал в основном хотел или нюансированного и более эмоционального признания ошибок 1917 и 1925–1927 годов, или формальных объяснений того, почему Зиновьев так мало времени тратил на работу в Центросоюзе и местной парторганизации.

Некоторые выступающие откровенно придирались и подначивали: «Вы сказали, что серьезных расхождений у Вас с партией сейчас нет. А какие есть, несерьезные расхождения?» «Пусть он скажет о методах фракционной борьбы с партией в 1927 году!»[255] Среди прочих вопросов был и острополитический: в зале отлично знали о текущих проблемах Бухарина, обвинениях его в блокировании с Каменевым – это было острие «великого перелома», спор «правых» с партийным большинством был на тот момент самой скандальной и актуальной темой. На этот вопрос Зиновьев отвечал неохотно, повторяя общеизвестные вещи.

В начале сессии вопросов, отвечая председателю, Зиновьев сначала немного потеоретизировал о корнях своих ошибок. Первый корень – «замедление самой мировой революции». «Теперь уже совершенно ясно, что иногда мы спорили по посторонним вопросам, а на самом деле были именно те проблемы, которые были связаны с этим затяжным периодом мировой революции». Вторая важнейшая причина – «мы подошли к концу восстановительного периода и вступили в период, который мы теперь все