Потерпевшие победу. Советские либералы и крах демократии в России (1987–1993 годы) - Гийом Совэ Страница 4

Представляя таким образом элементы преемственной связи между советским либерализмом и обыденными явлениями позднесоветского общества, мы не стремимся осудить это наследие как излишнее идеологическое бремя, перенесенное из прошлого, как это делают сторонники тезиса о перевернутых понятиях, а, наоборот, подчеркиваем соответствие между идеями советской либеральной интеллигенции и нравственными вопросами своего времени, которые, в свою очередь, во многом обусловили ожидания сторонников демократии.

Описание условий взлета либеральных идей в советской публичной сфере позволяет нам более подробно охарактеризовать советский либерализм эпохи перестройки. Если отбросить постулат о сходстве с каноническими определениями западного либерализма, остается вопрос: в чем состоит либеральность так называемой либеральной интеллигенции? Правильно ли называть ее так, ведь большинство этих интеллектуалов отказались от социализма достаточно поздно, примерно в 1990 году, и предпочитали называть себя «демократами»[26]? Тем не менее мы решили использовать слово «либерал» по отношению к этим интеллектуалам, потому что оно соответствует некоторым их основным идеям и дает возможность заняться сравнительным анализом. Но мы определяем его значение индуктивным способом, начиная с особого опыта размышлений и действий советских интеллектуалов. Таким образом, мы утверждаем в главе 2, что позднесоветский либерализм в основном подпитывается наследием гуманистического социализма, который сочетает идеалы Просвещения – рациональное управление обществом, прямолинейный и телеологический прогресс, универсализм ценностей – с романтическими устремлениями: полным и гармоничным раскрытием личности, естественным развитием общества. Это приводит нас к выводу о том, что главной особенностью советского либерализма, в отличие от доминирующих течений западного либерализма того же периода, является его осознанный морализм. Это стремление сделать людей лучше может показаться устаревшим, учитывая современную склонность к релятивизму, но его не следует рассматривать как коммунистический атавизм, который в корне не подходит для сегодняшнего мира.

Мы предлагаем рассматривать этот осознанный морализм скорее как стремление дать ответ на хорошо известный вопрос политической философии, особенно в ее республиканской традиции, которая заключается в необходимости основывать свободу на хорошей морали – вопрос, к которому мы вернемся в заключении. Интересно, что этот моральный проект не был исключительно советским, а широко распространялся по всему Восточному блоку, в частности в Чехословакии, ГДР и Польше. Хотя эта книга не претендует на всеобъемлющее сравнение политических и интеллектуальных событий в разных странах в тот период, она последовательно проводит параллели в надежде внести свой вклад в преодоление разрыва между двумя академическими областями, которые часто исследуют изолированно друг от друга, – изучением перестройки в СССР и изучением революций 1989 года в Восточной Европе.

В главе 3 мы реконструируем противоречивые ожидания советской либеральной интеллигенции в отношении эмансипированной публичной сферы, разрывавшейся между стремлением к полному и искреннему выражению личной совести (что предполагало признание интеллектуального и идеологического плюрализма) и продвижением всеобъемлющей концепции «общечеловеческих ценностей» как единственной основы морального оздоровления общества (что предполагало очищение публичного дискурса в соответствии с критерием абсолютной истины, тем самым подрывая стремление к плюрализму). Эта напряженность между плюрализмом мнений и моральным монизмом придает политическому дискурсу советских либералов двусмысленный характер: освободительный в своем неприятии любой идеологической ортодоксии и монополии на истину и в то же время бескомпромиссный в своей склонности отвергать как ложь принципы, отстаиваемые их коммунистическими и националистическими оппонентами, которые к тому же без колебаний делают то же самое. В 1987 и 1988 годах, когда в медиапространстве, ставшем более свободным из‑за ослабления цензуры, разгорелись яростные дебаты, лишь немногие советские либеральные интеллектуалы ощутили напряжение между выражением совести и торжеством правды. Они считали, что демократизация требует консолидации власти реформаторов для преодоления сопротивления «противников перестройки» и проведения политических и экономических реформ, которые должны создать нравственные условия для установления демократии.

Вторая часть книги посвящена дилеммам, с которыми сталкиваются либеральные интеллектуалы начиная с 1989 года, по мере того как дебаты в средствах массовой информации уступают место открытой политической борьбе. Вопреки ожиданиям многих, ослабление цензуры привело не к консолидации общества вокруг общих ценностей, а к растущей поляризации мнений и интересов. В главе 4 показано, что либеральные интеллектуалы, участвовавшие в политической жизни, разделились в вопросе о том, как они должны относиться к реформаторской власти, которая отказывалась прислушиваться к их советам, когда появляется возможность возглавить широкое народное движение. Вопрос о власти (кто и как управляет), который долгое время игнорировался в пользу личных и общечеловеческих требований, считавшихся более важными, отныне становится главным, вызывая самую разную реакцию. Все более радикальная нравственная оппозиция либеральных интеллектуалов коммунистической системе не ведет автоматически к их политической оппозиции советской власти, как это часто предполагается; напротив, значительная часть либеральной интеллигенции систематически сопротивляется идее формирования политической оппозиции и безоговорочно поддерживает реформаторов, чтобы защитить их от разъедающего воздействия конфликтов ценностей и интересов. Мы выдвигаем тезис, противоречащий репутации политического экстремизма, который в России обычно ассоциируется с либеральными интеллектуалами перестройки, поскольку оказывается, что большинство из них постоянно стремились к консолидации исполнительной власти, чтобы предотвратить любые революционные вспышки. Таким образом, парадоксально, сами того не желая, они помешали институционализации конфликта в демократических рамках.

Глава 5 посвящена наиболее экстремальной реакции на социальную поляризацию в этом контексте – отказу некоторых либеральных интеллектуалов от их общего морализма в пользу авторитарного и технократического перехода к демократии и рыночной экономике. Однако анализ дебатов 1989 года по поводу предложения доверить демократизацию реформирующему «железному кулаку» показывает, насколько разнообразными были взгляды советской либеральной интеллигенции на вопрос о власти и ее отношении к морали. Относительный консенсус, достигнутый в этой среде по вопросу о конечной цели реформ, скрывает глубокие разногласия, касающиеся способов их реализации.

Уже в 1990 году мы видим, как внутри демократического движения происходит столкновение различных политических стратегий, когда многие либеральные интеллектуалы окончательно отказываются от социализма и переходят на сторону более последовательного реформатора Бориса Ельцина. Изучение этих дебатов в главе 6 проливает новый свет на источники авторитаризма в современной России: многие ведущие деятели либеральной интеллигенции, обеспокоенные растущим хаосом политической жизни, активно поддерживали всемогущество президентской власти, чтобы уберечь рождающуюся демократию от реванша антилиберальных сил и морального разложения народа. Так, мы продолжаем и уточняем аргументы тех, кто видит основы власти Владимира Путина в концентрации власти и в социальной изоляции новой политической элиты с конца перестройки[27].

Это понимание источников авторитаризма не означает, однако, однозначного осуждения. Ответственность советской либеральной интеллигенции за укрепление авторитарной власти не оправдывает, на наш взгляд, пренебрежительного забвения, которому были преданы ее идеалы. Действительно, глубокое разочарование 1990‑х годов не только дискредитировало триумфализм первых научных толкований, как мы видели ранее. Во имя прагматизма и реализма, которые в современной России стали своеобразными догмами, многие постсоветские российские либеральные интеллектуалы сами склонны