Опасная граница - Томас Дж. Барфилд Страница 4

обществ. Данный факт был хорошо известен этнографам, которые, однако, не были склонны делать из него далеко идущие исторические выводы. А историки, на практике охотно использовавшие этнографические параллели для реконструкции социальной структуры кочевников ранних эпох, в теории предпочитали вписывать номадизм в стереотипные схемы мирового развития и утверждать, что он также знал периоды становления, развития и упадка и т. п. Барфилд проверил наблюдения этнографов на историческом материале и предположил, что внутренний мир азиатских кочевников был малоподвижным, экологически детерминированным, а его внешние проявления определялись фактами истории тех оседлых обществ, с которыми кочевники взаимодействовали. По его мнению, социальная природа кочевников была двойственной: она складывалась из племенного базиса, лишенного внутренней способности к эволюции, и иерархической квазигосударственной надстройки, делавшей кочевников активными участниками всемирной истории. Надстройка была порождением связей скотоводов с оседлым населением, поэтому история политических образований кочевников всегда была историей их контактов с оседлыми обществами.

Барфилд выдвинул тезис о том, что культурная антропология кочевников должна выступать как инструмент объяснения истории Центральной Азии. Действительно, если история кочевников есть следствие их внешних контактов, то объяснением ее нужно считать антропологический анализ внутренней структуры кочевого общества, которая эти контакты порождала и обусловливала. Не менее важен, конечно, и анализ «ответных действий», т. е. политики в отношении кочевников со стороны соседних оседлых государств. Можно констатировать, что первым компонентом объяснительной схемы у Барфилда стала функциональная антропология кочевников, другими словами, изучение механизмов и закономерностей существования кочевого общества как относительно обособленной целостности. Вторым компонентом этой схемы стала динамическая антропология, или изучение тех трансформаций и изменений, которые происходят с кочевым обществом под влиянием его контактов с оседлыми народами.

Итак, отправной точкой исследования стала антропология. Однако сразу же возникает вопрос: каким образом мы можем изучать антропологию древних и средневековых кочевников, если сведений о ней в письменных источниках даже меньше, чем об отдельных исторических событиях? По Барфилду, мы вправе предположить, что чрезвычайно консервативный общественный строй кочевых скотоводов в своих существенных чертах не претерпел большого изменения за рассматриваемый в книге период. Конечно, было бы упрощением считать, что он совсем не подвергался никаким изменениям. Изменения были, но незначительные и не затрагивавшие экономической основы строя кочевников. А если это так, то для целей исторической реконструкции вполне допустимо использование сведений, содержащихся в антропологических исследованиях кочевых обществ Новейшего времени. Эта идея, подсказанная Барфилду его личным опытом работы среди кочевников Северного Афганистана и трудами коллег-антропологов, позволила преодолеть одну из главных трудностей, стоящих перед историками Центральной Азии, — недостаток фактического материала. Барфилд показал, что его можно успешно восполнить с помощью методов сравнительной антропологии. Собственно же исторический аспект проблемы, по мнению Барфилда, оказывается столь тесно связанным с внешними контактами кочевников, что его следует рассматривать как своего рода эпифеномен истории оседлых цивилизаций. Не случайно книга Барфилда носит подзаголовок «Кочевые империи и Китай». Иначе говоря, по мысли автора, представить (и написать) историю кочевых народов в отрыве от истории их оседлых соседей невозможно, а так как одним из важнейших оседлых соседей кочевников на протяжении длительного времени был Китай, то именно хроника его северной границы становится основным объектом исторического анализа в книге, который позволяет увидеть вхождение кочевников в исторический процесс, не ограниченный взаимодействиями локального характера. Таким образом Барфилд убедительно демонстрирует, что кочевые народы не были придатком китайской империи и не являлись в культурном отношении ее составной частью. Тем не менее их нельзя рассматривать и как самостоятельные государственно-политические образования. Кочевники в истории, по мнению Барфилда, есть «тень», отбрасываемая оседлыми цивилизациями. Они одновременно принадлежат и не принадлежат истории этих цивилизаций. Все самые сложные и впечатляющие формы общественной организации кочевников — это результат не их внутреннего развития или культурной диффузии, а контактов с более высоко организованными оседлыми соседями.

Барфилд сосредоточивает основные усилия на изучении материальной и социальной адаптации кочевников к меняющемуся окружению. Подобное направление в культурной антропологии, именуемое культурной экологией, тесно связано с эволюционистскими теориями более раннего времени, хотя многие его представители отказались от концепции стадиального развития общества, так как эволюция в их понимании не подразумевает обязательного линейного процесса. По словам самого Барфилда, он задумывал свое исследование как культурноэкологическое, в котором особый интерес к вопросам политической организации был обусловлен влиянием французской «школы Анналов» и концепцией longue duree (длительной исторической протяженности) Ф. Броделя. Барфилд рассматривает кочевую культуру как особую систему, изменения в которой определяются потребностью адаптации к специфическим для нее природным и социальным условиям. В зависимости от этих условий меняется и внутренняя структура культурной системы. Основным фактором внешнего воздействия на кочевые общества восточной части Центральной Азии был Китай, следовательно, историю кочевников можно представить как историю смены различных форм адаптации к этому внешнему фактору. Формы адаптации, естественно, не составляли самостоятельной линии развития, а были лишь отражением внутренней эволюции китайского общества. Логическим следствием этой концепции стал вывод о том, что динамика социальных процессов в кочевых обществах неизменно коррелировала с динамикой социальных процессов в Китае. Иными словами, все крупные изменения внутри Китая обязательно приводили к сходным по форме изменениям среди кочевников. Так, возникновение единой централизованной империи в Поднебесной происходило одновременно с политическим объединением степных народов (формировался биполярный мир). Периоды же политической раздробленности в Китае совпадали по времени с периодами децентрализации среди кочевников (многополюсный мир). Таким образом, наблюдается синхронность в динамике изменений государственно-бюрократического организма в Китае и военно-политической структуры кочевников в степи. Обнаружение названной закономерности (так называемых циклов власти) представляет собой основу всей теории Барфилда.

Однако автор книги не считает процессы на китайской границе однонаправленными, вызванными исключительно событиями внутри Китая. Напротив, имело место своего рода динамическое равновесие кочевников и Китая. «Циклы власти» предполагали сложную модель, в которой обитатели степи оказывали на Поднебесную не меньшее влияние, чем она на них. Можно сказать, что на границе степи и Китая сложилась и на протяжении двух тысячелетий функционировала своеобразная система взаимодействия кочевого и земледельческого обществ, обе части которой взаимно обусловливали друг друга. Так, протекавшие процессы были подвержены (по крайней мере, в Северном Китае) воздействию пограничного фактора, заключавшегося в постоянном вмешательстве кочевников в жизнь оседлого китайского населения. С одной стороны, единая централизованная империя в Китае служила притягательным объектом грабежа и эксплуатации кочевыми народами, заставлявшими китайское общество укрепляться и консолидироваться. С другой стороны, грабеж и эксплуатация подрывали экономическую базу китайских империй, порождали недовольство и восстания среди китайского населения. На поздних этапах существования китайских централизованных империй их правители были вынуждены обращаться к лидерам кочевников за помощью в подавлении этих восстаний. Подобная практика на какое-то время продлевала время существования