Русская революция. Книга 1. Агония старого режима. 1905—1917 - Ричард Эдгар Пайпс Страница 38

были охвачены общинным земледелием; в 30 или около того губерниях Великороссии общинное земледелие достигало 97 — 100 %{252}. Принадлежность к общине и право на общинный надел не препятствовали крестьянину приобретать землю у помещика или иного землевладельца в частную собственность. В наиболее процветающих регионах нередкой была практика, когда крестьянин трудился и на общинной и на своей собственной земле. В 1910 году крестьяне европейской части России владели на общинных основаниях 151 млн. гектаров земли, а в индивидуальном владении имели 14 млн. гектаров[56].

Вопрос о происхождении русских общин — туманный и спорный. Некоторые видят в общине стихийное выражение приписываемого русским острого чувства социальной справедливости, тогда как другие усматривают в ней следствие государственной политики навязывания коллективной ответственности перед верховной властью и помещиком за исполнение крестьянами своих обязанностей. Новейшие исследования показали, что общинный передел земли, впервые встречающийся в конце XV века, в XVI веке стал явлением привычным, а в XVII веке распространился повсеместно. Исполняя разнообразные задачи, община служила как государственным чиновникам и помещикам, так и крестьянам. Первым она обеспечивала, благодаря институту коллективной ответственности, сбор податей и рекрутские наборы; вторым — возможность выступать сообща, всем миром в сношениях с внешней властью{253}. Принцип проведения земельных переделов через равные промежутки времени должен был создать (по крайней мере в теории) условия, при которых каждый крестьянин мог бы прокормить свою семью и в то же время выполнить обязательства перед помещиком и государством. Подобные соображения заставили правительство в период освобождения крестьян сохранить общинный уклад и распространить его на области где прежде он не был известен. Предполагалось, что, когда деревни высвободят свои земельные угодья, выплатив государству деньги, которые пойдут в виде компенсации помещикам, общины распадутся и крестьяне смогут вступить в права пользования своими наделами. Однако при консервативном правительстве Александра III были приняты законы, делавшие практически невозможным выход крестьян из общины. Эта политика вдохновлялась убеждением, что община в деревне — некая стабилизирующая сила, укрепляющая авторитет большака, препятствующая крестьянскому анархизму и образованию политически неблагонадежного безземельного пролетариата.

К 1900 году в России уже очень многие не питали иллюзий относительно общины. Правительственные чиновники и либералы отмечали, что общины, не предотвращая образования безземельного пролетариата, сковывают крестьянскую предприимчивость. Социал-демократы предрекали скорый их распад под воздействием все усиливающегося «классового расслоения» на бедняков, середняков и богатых крестьян. Государственная конференция по сельским проблемам, созванная в 1902 году по следам недавних крестьянских волнений, пришла к выводу, что основную причину отсталости русского сельского хозяйства нужно видеть в общине[57].

Но сами крестьяне упорно придерживались общинного земледелия: оно обещало справедливое и удачное распределение пахотной земли и способствовало укреплению сплоченности крестьянского хозяйства. К 1900 году земельные наделы значительно сократились, но крестьяне надеялись, что рано или поздно вся земля, находящаяся в частном владении, будет отчуждена и передана общинам для передела.

Три сельских института — двор, деревня и община — в совокупности составляли среду, формировавшую мужицкие социальные воззрения. Эти институты были приспособлены к суровым природным условиям, в которых приходилось трудиться российскому хлебопашцу. Но почти все, чему русский крестьянин мог обучиться в своем непосредственном окружении, было бесполезно, а подчас и вредно в приложении к иным сферам деятельности. Живя в маленьких общинах, русский крестьянин оказался неприспособленным для перехода к более сложному общественному устройству, где действовали уже не дворы, а отдельные индивидуумы, руководствуясь неличностными отношениями, и куда ему суждено было быть ввергнутым политическими потрясениями XX века.

* * *

Широко распространено мнение, что до 1917 года Россия была феодальным государством, где царский двор, церковь и ничтожная группа зажиточного дворянства владели всей землей, а крестьяне либо обрабатывали крошечные клочки своей земли, либо батрачили на богатых хозяев. Действительность была очень далека от этих представлений, которые возникли под впечатлением обстоятельств, сложившихся во Франции в 1789 году, где, действительно, огромное количество крестьян трудилось на чужой земле. А в таких западных странах, как Англия, Ирландия, Испания и Италия, которым посчастливилось обойтись без революционных преобразований, землевладение было сосредоточено в руках имущих, подчас в пропорциях весьма внушительных. (В Англии, например, в 1873 году четыре пятых сельскохозяйственных угодий находилось во владении менее чем 7 тыс. человек; в 1895 году лишь 14 % обрабатываемой земли Великобритании, не включая сюда Ирландию, возделывалось непосредственными владельцами, остальные земли обрабатывались на условиях аренды.) Россия же, напротив, была классическим примером страны малых крестьянских хозяйств. Латифундии первоначально существовали в приграничных областях, регионах, отвоеванных у Польши и Швеции. В период освобождения крестьян бывшие крепостные получили около половины ранее обрабатываемой ими земли. В последующие годы с помощью Земельного банка, предоставлявшего ссуды на весьма выгодных условиях, крестьяне смогли приобрести дополнительные наделы — главным образом у помещиков. К 1905 году крестьяне владели общинно или единолично 61,8 % всей состоящей в частном владении земли в России{254}. Как мы увидим ниже, после революции 1905 года ускорился уход землевладельцев-некрестьян из деревень, и к 1916 году, в канун революции, крестьяне европейской части России владели 9/10 пахотной земли.

Каковы бы ни были цели и устремления общин, в 1900 году они уже не способны были оделить всех своих членов равноценными участками: постепенно большая часть земель сконцентрировалась в руках наиболее крепких хозяев, к ним же отошло и большинство земель, выкупленных крестьянами в частное владение. В 1893 году 7,3 % общинных дворов не имело земли{255}. Эти безземельные крестьяне, именуемые батраками, составляли одну из четырех категорий, которые можно было бы выделить в русском крестьянстве. К другим категориям относились крестьяне, земельные наделы которых были целиком общинными (таких было большинство), либо состояли как из общинных, так и из собственных земель, либо, наконец, те крестьяне (очень небольшое число), которые возделывали только свою собственную землю[58]. Крестьяне двух последних категорий иногда именовались «кулаками». Термин этот, облюбованный радикальной интеллигенцией, не таил в себе определенного экономического смысла для самих крестьян, которые относили его как к зажиточным хозяевам, использовавшим наемный труд и занимавшимся торговлей и ростовщичеством, так и просто к рачительным, трудолюбивым и рассудительным земледельцам{256}.

Распределение земли в деревне крайне осложнялось, с одной стороны, общинной практикой, а с другой — крепостным правом. До 1861 года русское имение не представляло собой некую нераздельную плантацию. По обыкновению помещик делил всю пахотную землю на две части: одну крепостные возделывали в его пользу, на другой — трудились для себя. Как правило, эти участки перемежались. При крепостном праве угодья русской деревни представляли собой мозаику из длинных узких полос земли. Это устройство, известное под названием «чересполосица», сохранилось и