Наследие Рима. Том 1. Oт Византии дo Кордовского Халифата и Османскoй империи - Нурлан Аманович Наматов Страница 35

сказанное верно в отношении древнеегипетской культуры, одной из наиболее консервативных в Средиземноморье, то тем более применимо к остальным. Известно, чем обязана архаическая Греция XI–VI веков до н. э. культурам эгейцев, ахейцев, Древнего Египта, Финикии, Сирии, Малой Азии и древней Персии. Точно так же Древний Рим усвоил достижения греков, карфагенян, эллинистических государств Востока, а еще раньше – этрусков, самнитов, галлов и иных средиземноморских народов. Эти заимствования лишь усилили цивилизацию Древнего Рима, довели ее до совершенства, одновременно добавив элемент плюрализма в ее местные варианты. Без подобных процессов было бы невозможно социокультурное равновесие гигантской империи, впервые (и, как оказалось, лишь раз в истории) добившейся политического единства всего Средиземноморья.

Несомненно, это единство было экономически, психологически и духовно подготовлено предшествующими полутора-тысячелетними контактами между средиземноморцами, сплетением воедино многих общекультурных традиций и личных человеческих связей. Иначе не правили бы в Риме императоры ливийско-пунического и сирийского происхождения, не находили бы общий язык Цезарь и Марк Антоний с царицей Египта Клеопатрой, не были бы виднейшими римскими историками греки. Полибий и Плутарх, не привлекла бы так римская культура нумидийского царя Юбу II и иудейского аристократа Иосифа Флавия.

Синтез цивилизаций

Средиземноморье – родина большинства известных человечеству синкретических цивилизаций, которые обобщили и синтезировали сущностные особенности и черты культур разных народов, являя собой убедительные доказательства возможности преодолеть барьеры между расами, языками, религиями и духовными мирами. Одним из первых доказательств такого рода является эгейская, или крито-микенская, цивилизация III–II тысячелетий до н. э., созданная в бассейне Эгейского моря, по мнению А. Тойнби, людьми «разных антропологических типов» из Азии и Африки, для культуры которых «характерны смешанные мотивы – как ливийские, так и анатолийские», осложненные к тому же (а, может быть, и определенные) древнеегипетскими и шумерскими влияниями[180]. К этому же типу относится и цивилизация Карфагена VIII–II веков до н. э., обнаруживающая на финикийской основе немало древнегреческих и древнеливийских заимствований, явное влияние этрусков, а также наличие смешанных этногрупп (ливо-финикийцев, иберо-финикийцев). Синкретическими были и все эллинистические культуры, представлявшие собой довольно органичный сплав культуры греко-македонцев и покоренных ими народов Ближнего Востока[181].

Указанный культурный синкретизм как бы помогал передавать эстафету исторического лидерства от одной этнокультуры к другой и в то же время являлся стимулятором исторического развития. Так, Карфаген способствовал вовлечению в орбиту греко-римского Средиземноморья находившихся под его влиянием ливийцев, нумидийцев, прочих африканцев. В то же время небывалый подъем Рима во многом связан с обогащением латинской цивилизации за счет достижений Карфагена и эллинизма. В Средние века эта традиция была продолжена Византией на востоке Европы, страной Aль-Андалус (мусульманской Испанией) – на западе и юге Европы.

«Постоянное раздвоение между восточным и западным миром, скрещение азиатских и европейских влияний… смешение греко-римских и восточных традиций» – такова характеристика Византии, пытавшейся возродить единство Средиземноморья под своей эгидой.

Особенно значительно влияние Византии было среди славян и восточных средиземноморцев (жителей Сирии, Ливана, Палестины), которые обязаны этой «западно-восточной» империи очень многим – своей принадлежностью православному христианству, иконописью (вообще живописью), церковной архитектурой, некоторыми нормами морали, политической культуры и эстетики «вместе с искусством варить стекло и строить храмы»[182]. Столь же синкретична была и цивилизация страны аль-Андалус на Иберийском полуострове, где, по мнению Анри Терраса, «религия Востока утвердилась и жила в стране, имевшей те же структуры, что и ее соседи в Западной Европе», а испанский историк Санчес Альборнос как бы подтверждает это тем, что «разницы между Кордовой и Багдадом нередко было больше, чем между Кордовой и Парижем».

Какими бы спорными ни казались эти тезисы, следует, очевидно, учесть мнение крупнейшего знатока этого вопроса Пьера Гишара, который прямо указывает на синтез «восточных» и «западных» структур в арабо-андалусском обществе, где романский язык употреблялся даже в мечетях и при дворе халифов наряду с арабским, где положение женщины было сопоставимо с таковым «на христианском Западе той эпохи», а их уровень культуры был намного выше, где органично (до XII–XIII веков) сосуществовали общины трех религий и гораздо большего числа этносов (включая «сакалиба» – принявших ислам славян), где «асабийя» (кланово-племенной патриотизм) сочеталась с римско-византийскими и вестготскими порядками городской жизни[183].

И если, когда речь идет о Византии, обычно приходится доказывать ее тесную связь с Востоком, подчеркивать ее «четко выраженный восточный колорит», то еще сложнее увидеть западные корни, западный социокультурный субстрат в аль-Андалусе, арабо-исламской стране, где уже в IX веке епископ Кордовы сетовал: «Христиане даже забыли свой язык <…> Наоборот, бесчисленны те, которые умеют выражаться по-арабски в высшей степени изящно»[184].

В аль-Андалусе постепенно формировалась совершенно новая народность смешанного происхождения, отличавшаяся этноконфессиональным плюрализмом. Реконкиста и попытка вторгшихся на полуостров берберов Магриба дать ей отпор нарушили этот процесс: с XII века началось массовое бегство из аль-Андалуса иудеев и христиан-мосарабов (от «мустаараб», т. е. арабизированный), обвиненных в помощи «неверным». Тем не менее плюралистичность цивилизации аль-Андалуса и пестрота населения страны сохранялись до самого ее исчезновения в 1492 году. Думается, прав Игнатий Юлианович Крачковский, говоривший об Иберийском полуострове: «Здесь прошлое дает нам яркий пример шаткости границ между Востоком и Западом, когда речь идет о развитии мировой культуры»[185]. Вклад аль-Андалуса в эту культуру пока еще не оценен в полной мере, несмотря на труды Хуана Вернета и Монтгомери Уотта[186].

Византия и аль-Андалус, разделенные водами Средиземного моря, поддерживали, тем не менее, регулярные контакты. Во-первых, даже потеряв свои владения на Ближнем Востоке, византийцы сохраняли там определенное культурное, экономическое и даже религиозное (среди христиан) влияние, особенно в Сирии. Это передалось и в аль-Андалус, где правили сирийцы Омейяды, которые Средиземное море называли «Сирийским», а свою столицу Кордову – «вторым Багдадом» или «западным Константинополем». Между Византией и аль-Андалусом имели место и торговые сношения. Из Византии в аль-Андалус везли мрамор и изделия из него (например, 140 колонн для резиденции халифа под Кордовой), а среди 10 тысяч строителей были мастера из разных стран, особенно из Египта. Предпринятые уже в ХХ веке раскопки этого омейядского «Версаля», как и других дворцов и замков аль-Андалуса, дали археологам основания говорить о гораздо большем, чем предполагалось ранее, влиянии искусства Византии и Сирии на культуру Кордовского халифата[187]. Существовали между обоими культурными центрами Средиземноморья IX–XI веков и связи интеллектуального характера, поддерживавшиеся нередко через еврейских купцов, христианских и мусульманских паломников.

Войны и работорговля с Византией (особенно в Италии и на островах Средиземноморья до Х века) обеспечивали приток рабов и военнопленных, среди которых преобладали служившие византийцам славяне (в том числе из Киевской Руси, направленные при княгине Ольге в