Дэвид Мёрфи - Что знал Сталин Страница 33

«Старшина» предварил свое сообщение от 9 мая нижеследующим заявлением, очевидно предназначенным своему куратору Александру Короткову: «Необходимо серьезно предупредить Москву обо всех данных, указывающих на то, что вопрос о нападении на Советский Союз является решенным, выступление намечено на ближайшее время, и немцы этой акцией хотят решить вопрос „фашизм или социализм“ и, естественно подготавливают максимум возможных сил и средств». После замечания, что некоторые в штабе германской авиации полагают, что 20 мая будет началом войны, в то время как другие считают, что это произойдет в июне, «Старшина» вернулся к своему предыдущему замечанию об «ультиматуме», заявив, что он «будет включать требования более широкого экспорта в Германию и отказа от коммунистической пропаганды. В качестве гарантии этих требований в промышленные районы и хозяйственные Центры и предприятия Украины должны быть посланы немецкие комиссары, а некоторые украинские области должны быть оккупированы немецкой армией. Предъявлению ультиматума будет предшествовать „война нервов“ в целях деморализации Советского Союза». Сообщение заканчивалось ссылкой на направленный СССР в Берлин дипломатический протест, касающийся немецких облетов: «Несмотря на ноту Советского правительства, германские самолеты продолжают полеты на советскую сторону с целью аэрофотосъемки. Теперь фотографирование происходит с высоты 11 тыс. м, а сами полеты проводятся с большой осторожностью»[201].

В качестве дальнейшего показателя серьезности немецкой подготовки к вторжению, 11 мая «Старшина сообщил, что „Флот № 1 германской авиации предназначен для действий против СССР в качестве основной единицы. Находится он пока на бумаге, за исключением соединений ночных истребителей, зенитной артиллерии и отрядов, тренирующихся специально в „бреющих полетах“. Однако, его „бумажный“ статус не означает, что он не готов к выступлению, так как по плану все налицо — организация подготовлена, самолеты могут быть переброшены в кратчайший срок. До сего времени центром расположения 1-го воздушного флота был Берлин. Сейчас центр перенесен в район Кенигсберга, но точное место его нахождения тщательно конспирируется“. Все аэродромы в Генерал-Губернаторстве и Восточной Пруссии получили приказ подготовиться к приему самолетов».

11 июня «Старшина» сообщил: «18 июня главная штаб-квартира Геринга переносится из Берлина в Румынию. В руководящих кругах германского министерства авиации и в штабе авиации утверждают, что вопрос о нападении на Советский Союз окончательно решен. Можно ожидать возможность неожиданного нападения». В своем донесении от 17 июня «Старшина» подтвердил, что «все военные мероприятия Германии по подготовке вооруженного выступления против СССР полностью закончены, и удар можно ожидать в любое время». Именно это донесение, представленное Сталину наркомом НКВД Меркуловы и начальником Первого управления НКГБ Фитиным, вызвало резкое выражение Сталина, что «Старшину» надо послать к «е…ни матери». [202]

В том же донесении «Корсиканец» описывает структуру германской гражданской администрации для оккупированных районов СССР, которой будет руководить Альфред Розенберг. Его перечисление остальных начальников военно-хозяйственных управлений кончалось отчетом о речи Розенберга перед своими подчиненными. В ней он заявил, что «понятие Советский Союз должно быть стерто с географической карты». [203]

Последним вкладом берлинской резидентуры в это мрачное предзнаменование было донесение Вилли Лемана, который 19 июня сообщил, что «его подразделение гестапо получило приказ о том, что Германия нападет на СССР в 3.00 утра 22 июня 1941 года».[204]

Указываемое время вторжения различалось, и отдельные сообщения содержали, как было впоследствии доказано, элементы немецкой дезинформации. Однако собранная вместе информация от этих источников не должна была бы оставлять у Сталина сомнения, что Германский Рейх и его огромная военная машина готовили массированное вторжение в СССР.

Александр Короткое, восстановивший в 1940 году связь с «Корсиканцем», написал 20 марта 1941 года, нарушив правила субординации, длинное письмо Берии. Короткое сделал обзор разведывательной информации, полученной от «Корсиканца» и других, включая резидентуру военной разведки, заключив, что Германия действительно готовится к нападению на СССР, Понимая, что доверие к «Корсиканцу» является ключевым элементом в оценке его информации, он предложил, чтобы с «Корсиканцем» встретился резидент Амаяк Кобулов. Короткое, видимо, надеялся, что рекомендуя этот шаг, он обеспечит материалам «Корсиканца» более сильное воздействие. Он знал, что Кобулов был креатурой Берии. Но хотя он писал о Кобулове уважительно, он понимал, что Берия никогда не привлечет его к серьезному обсуждению разведывательных материалов. Увы, Короткое видимо не понял, что ни Берия, ни Кобулов никогда не рискнут перечить Сталину в вопросе о германских намерениях. Кобулов действительно встретился с «Корсиканцем», но нет никаких сведений, что эта встреча изменила мнение Сталина о сведениях от этого и других берлинских источниках. Еще в конце октября 1940 года, когда «Корсиканец» доложил, что Германия начнет войну против СССР в начале 1941 года и что первой фазой будет германская оккупация Румынии, Сталин вызвал Берию. Зная отрицательное мнение Сталина по этому вопросу, Берия заявил ему: «Я вытащу этого „Корсиканца“ из Берлина и засажу за дезинформацию». [205]

В берлинской резидентуре также был источник «Юн», работавший по американскому посольству. Об этом источнике известно очень мало, кроме того, что он контактировал с первыми секретарями посольства Дональдом Р. Хиссом и Дж. Паттерсоном, вторым секретарем Л.М. Харрисоном, военно-воздушным атташе полковником В.П. Пэйтоном. 9 и 10 апреля 1941 года «Юн» сообщил, что эти дипломаты были убеждены, что вскоре после окончания войны с Югославией, Германия нападет на СССР.[206]

Лондон

Лондонская резидентура в предвоенный период была в готовности собирать урожай, полученный благодаря «Кембриджской пятеркой», чья вербовка и совершенствование в 1930-е годы была шедевром разведывательных операций. Их интеллект и оперативный потенциал постов, которые занимали эти агенты, был сногсшибательным. Джон Кэрнкросс («Лист») сумел стать личным секретарем сэра Мориса Хэнки, одного из старших министров в кабинете Невилла Чемберлена, через офис которого проходила «золотая жила» разведывательных и политических документов британского правительства. В свете рассматриваемого вопроса, еще в сентябре 1940 года «Лист» представил документ «Оценка вероятностей войны», указывающий, что Гитлер не сможет вторгнуться на Британские острова. Так как Сталин был убежден, что немцы не нападут на СССР, пока не победят англичан, это сообщение, должно быть, было отвергнуто «Хозяином». Другие материалы, сообщенные «Листом», отражали отсутствие согласия внутри Британского объединенного разведывательного комитета (JIC). Их разногласия касались того, является ли явное расположение немецких войск вдоль советской границы предзнаменованием нападения или оно сделано для того, чтобы заставить Сталина пойти на новые уступки. Явная уверенность JIC, что немцы старались заставить СССР начать переговоры, подходила предвзятому мнению Сталина, что война начнется только после ультиматума. И только за десять дней до вторжения JIC решил, что Гитлер на самом деле осуществит агрессию.

Даже если бы НКГБ обладал аналитическими возможностями, кажется сомнительным, что он преуспел бы в понимании работы политических сил в британском правительстве в то критическое время. [207] Некоторые из сообщений «Листа» включали в себя копии телеграмм, отправленных послом Стаффордом Криппсом и ответы министра иностранных дел Антони Идена, так же как выписки из различных разведывательных донесений. Может быть, из-за того, что с одной стороны, сообщения «Листа» содержали очень точную английскую информацию по германской подготовке к войне, но, с другой — также отражали продолжающееся английское беспокойство о новых германо-советских переговорах, они, вероятно, укрепляли убеждение Сталина, что война была маловероятной.

Сообщения Антони Бланта («Тони»), который сумел поступить в британскую котнтрразведку МИ-5, где он служил офицером связи с различными организациями, такими как СИС (МИ-6 — политическая разведка), МИД, и Военное министерство, должны были представлять исключительный оперативный интерес для резидентуры. [208] Однако мало известно, что «Тони» сообщал о приближающемся кризисе. Что же доступно из его материалов исследователям, то представляет те же самые проблемы аналитической интерпретации, как и от других кембриджских источников. Их можно увидеть в донесении, основанном на сводке отдела «Советская Россия» разведки военного министерства за 16–23 апреля 1941 года, в которой говорится, что «германские подготовки к войне с СССР продолжаются, но нет никакого доказательства, что Германия намеревается нападать на СССР летом этого года». Другое сообщение «Тони», основанное на перехваченной телеграмме в японское министерство иностранных дел, могло бы быть интересно дешифровальщикам НКВД так как они уже расшифровали некоторые японские дипломатические сообщения. [209]