Коллектив авторов - Великая Отечественная – известная и неизвестная: историческая память и современность Страница 33

Несомненной заслугой труда С. Майнера является то, что он на обширном источниковом материале впервые изучил размеры, сущностные черты реакции общественного мнения западных держав на активную антифашистскую и просоветскую дипломатию кругов РПЦ, инспирированную советскими властями в годы войны, в том числе, в целях пропагандистского воздействия на союзников.

С. Майнер показывает, что деятельность представителей РПЦ была очень успешной и вызвала тот самый резонанс, на который советские круги и рассчитывали.

Изучались особо государственные институты, ответственные за конфессиональную политику. Т. А. Чумаченко и Шин Донг Хёк изучили деятельность Совета по делам религий при СНК СССР за указанный период[289], – учреждения, созданного правительством для отношений с РПЦ. М. И. Одинцов и А. С. Кочетова исследовали деятельность Совета по делам религиозных культов при СНК СССР[290], проводившего политику государства среди конфессий, отличных от православия. П. Н. Кнышевский затронул тему использования религиозных организаций советской разведкой[291]. Между тем, практически отсутствуют работы, специально рассматривающие деятельность сталинских спецслужб НКВД-НКГБ в конфессиональном вопросе в 1941–1945 гг., – на фронте, в тылу, среди заключенных ГУЛАГа, о роли церковной агентуры чекистов. Это явление обусловлено фактором закрытости соответствующих архивов по данной тематике.

Использование религиозного фактора во внешней политике советского государства – отдельная тема исследований. В. Н. Якунин наиболее фундаментально рассматривает тему внешних связей Московской Патриархии, открытых для нее «новым курсом»[292]. О. Ю. Васильева раскрывает амбициозные планы Сталина по использованию РПЦ в трансляции советского влияния в Европе с перспективой создания своего рода «православного Ватикана»[293]. В том же русле – труд современного исследователя С. В. Болотова[294]. Коллективный труд Т. В. Волокитиной, Г. П. Мурашко, А. Ф. Носковой и одна из работ М. И. Одинцова посвящены советской религиозной политике в странах Восточной Европы в годы войны и в первое послевоенное десятилетие, различным аспектам ее проведения[295].

Распространение и роль религиозности в 1941–1945 гг. среди различных слоев российского общества исследованы непропорционально. Так, в ряде работ рассматривается религиозность крестьянства в годы войны (М. А. Вылцан, Т. А. Чумаченко, А. В. Сперанский, А. Н. Потапова)[296], но нет аналогичных исследований о религиозности рабочих и интеллигенции, степени влияния религии на солдат на фронте. Не изучена роль Церкви и других религиозных организаций в общественной жизни СССР в целом.

Увеличение доступности архивов привело к созданию исследований, раскрывающих вопросы церковно-государственных отношений, роли РПЦ и других религиозных организаций на региональном уровне[297]. Однако регионы охвачены исследованиями неравномерно. Так, ряд значительных работ посвящен религиозной жизни Ленинграда и Ленинградской области, деятельности РПЦ в блокаду[298]. Но нет такого же изучения деятельности религиозных организаций во многих других областях СССР. В итоге невозможно пока создать полноценную картину патриотического вклада РПЦ и других конфессий в победу на местах.

Слабо изучена внутренняя жизнь Церкви в 1941–1945 гг., – и на уровне епархий, и на уровне приходов, чему способствует закрытость архивов самой Московской Патриархии. Исключение составляют биографии отдельных архиереев и священнослужителей – Сергия (Страгородского), Николая (Ярушевича) и других[299]. Заслуживает внимания для будущего изучения: особенности возрождения церковных структур и их функционирование на местах, отношения духовенства с религиозными общинами, организация духовного просвещения и т. д.

В труде А. Л. Беглова по истории церковного подполья, в том числе, рассматриваются вопросы легализации в годы войны церковного катакомбного движения[300].

Значительный корпус работ как российских, так и зарубежных исследователей посвящен деятельности РПЦ и других религиозных организаций на оккупированных территориях, а также германской конфессиональной политике на Востоке. Здесь следует назвать труды М. В. Шкаровского, Д. В. Поспеловского, В. Н. Якунина, Х. Файерсайда, А. Даллина, А. А. Корнилова[301]. Особый интерес ученых вызывала деятельность Псковской духовной миссии (труды З. В. Балевица и Я. Я. Веверса[302], В. И. Алексеева и Ф. Г. Ставру[303], К. П. Обозного[304]). Следует особо выделить недавно вышедшую насыщенную новым материалом книгу, написанную М. В. Шкаровским совместно с протоиереем Ильей Соловьевым, в центре которой также находится личность и деятельность митрополита Сергия (Воскресенского)[305]. Можно отметить эволюцию в освещении отечественными учеными деятельности РПЦ в оккупации – от одномерного представления о ней как коллаборационистской и предательской до понимания более сложного характера этого явления.

А. В. Голубев. «Что сулит будущее?»: Союзники и послевоенная жизнь в представлении советского общества

Втечение XX в. Россия дважды в ходе мировых войн выступала в составе могущественной коалиции. Неудивительно поэтому, что образ врага и образ союзника в годы войны (как, впрочем, и в межвоенный период) играли в сознании российского общества важную роль[306].

Если говорить о Великой Отечественной войне, то в первое время особое внимание советских людей привлекали такие вопросы, как сама возможность эффективного функционирования столь разнородной коалиции, цели сторон, потенциальный вклад союзников в общую победу. С осени 1941 г. и особенно в 1942 г. на первый план вышли ожидания, связанные с открытием второго фронта. Начиная со второй половины 1942 г. и до конца войны и частью военной повседневности, и частой темой для разговоров становится ленд-лиз, точнее, весьма значительная помощь союзников. И, наконец, на протяжении всей войны вставал (особенно с 1943 г.) вопрос о параметрах новой, послевоенной жизни.

Уже в 1944 г. в ходе различных собраний и лекций на смену вопросам о втором фронте приходят такие: оккупирует ли Красная Армия Германию, какой будет послевоенная Европа, есть ли противоречия между Советским Союзом, Англией и США по вопросу о западных границах СССР, что ждет послевоенную Польшу…[307] И, может быть, самое важное: «Не будут ли решены послевоенные вопросы мира без нашего равноправного участия?»[308]

Постепенно нарастает ожидание позитивных изменений, и в значительной степени это было связано как раз с надеждами на союзников. Предполагалось, что под влиянием, а то и прямым давлением США и Великобритании произойдет хотя бы частичная демократизация советского общества, тем более что продолжение союза с западными странами казалось многим необходимым для послевоенного восстановления СССР.

Выражая подобные взгляды, Г. Эфрон 9 июня 1943 г. записал в дневнике: «Не то чтобы я верил в особую прочность объединения “свободолюбивых народов”; но на данном этапе военного пути, и вообще во время войны это объединение, этот союз крайне необходимы для победы и особенно насущны для СССР после заключения мира… наш союз с Западом будет длиться до тех пор, пока мы не почувствуем себя достаточно сильными, чтобы вновь идти самостоятельным экономическим и политическим путем»[309].

Надо сказать, что в современной литературе порой преувеличиваются позитивные ожидания, связанные с влиянием союзников, а особенно их распространенность в обществе. Так, по утверждению В. Ф. Зимы, «чаяния рабочих, крестьян и интеллигенции сводились к отмене большевистского правления (курсив мой. – А. Г.) и обретению элементарных свобод и прав человека. Горожанам нужна была гарантированная оплата труда, обеспечивавшая прожиточный минимум семьи, 8-ми часовой рабочий день и ежегодный отпуск. Сельчане страдали и бедствовали от навязанной им государством колхозной системы… Интеллигенция требовала ликвидировать экономический и культурный барьер, отделявший СССР от западных стран»[310].

Само наличие подобных ожиданий в разных социальных слоях советского общества сомнений не вызывает; очевидно, однако, что «отмены большевистского правления», например, не только ожидали, но и желали далеко не все; горожанам вышеупомянутые права до войны не только гарантировались, но и, как правило, предоставлялись, – речь, таким образом, могла идти лишь о возвращении к условиям мирного времени без ограничений, введенных в предвоенные годы и тем более в годы войны. Нет оснований говорить о «требованиях» (а не надеждах или прогнозах) интеллигенции. По крайней мере, подобные требования никем вслух не высказывались и даже не формулировались. Но надежды на ликвидацию барьера между СССР и остальным миром, конечно, были.