О женской стыдливости - Жан-Клод Болонь Страница 29

удивление будет меньшим, если мы вспомним, что по-латыни одно и то же слово (turpis) обозначает и то, что уродливо, и то, что стыдно. Средневековое сознание проникнуто платоновской идеей о неразделимости красоты физической и красоты нравственной. В рассказанной истории на нее накладывается еще и древнее символическое противопоставление верха и низа, ведь уродливые девушки из свиты садятся «как можно ниже».

Тело и правила стыдливости, связанные с наготой, подчиняются тому же принципу. Нижние части тела (ноги, половые органы, ягодицы) считаются некрасивыми и постыдными, по правилам стыдливости одного рода их надо прятать, чтобы не вызвать у посторонних отвращения. Верхние части тела (грудь, лицо) — прекрасны и достойны восхищения, стыдливость другого рода требует прятать их, чтобы не ввести посторонних в искушение. Таким образом, женщина без покрова, по логике Цицерона и Амвросия Медиоланского, становится объектом сразу двух запретов, во имя стыда или во имя соблазна.

Женщина взаперти

Трактат Амвросия Медиоланского называется так же, как и трактат Цицерона, «Об обязанностях» («De Officiis»), однако библейские отсылки, которыми он полон, придают ему другой смысл. Несомненно, что Природа учит нас стыдливости, ведь она спрятала внутрь тела (внутренности) или на спину (анальное отверстие) те органы, что предназначены для отправления естественных нужд, и они не оскорбляют нашего взгляда своим уродством. Но у Природы есть свой Творец: законы стыдливости исходят от Бога, пусть нам и кажется несколько нелепым, что анальное отверстие и то отверстие, что Бог повелел Ною проделать в борте Ковчега, — вещи одного порядка! Бог учит скрывать то, что постыдно, не случайно Он сам сделал кожаные одежды для Адама и Евы (Быт. 3:27).

Средневековье повторяет из века в век эти рассуждения. Мы встречаем их, например, в трактате Уильяма Кончийского «Догмы нравственности философов» («Moralium dogma philosophorum», XII век). В нем, однако, отвращение, которое должна вызывать нижняя часть тела, превосходит всякое воображение, особенно если речь идет о привлекательном женском теле. Ведь именно такова, по его мнению, красота дьявола, прячущего свою испорченность за обольстительной оболочкой. Красота женщины — это правая рука дьявола, это оболочка, которая ведет к погибели. Как слепы все влюбленные! Будь у них взгляд рыси, позволяющий видеть то, что лежит под кожей, женщина вызывала бы у них отвращение! Ведь вся эта красота не что иное, как слизь, кровь, выделения и желчь! Посмотрите, как отвратительно все то, что выходит из ноздрей, из горла, из желудка! Мы с содроганием дотрагиваемся даже кончиком пальца до соплей или дерьма, как же можем мы пожелать обнять мешок с дерьмом! Последнее — буквальный перевод выражения, обозначающего, как можно понять, женщину.

Мудрый и благочестивый человек видит то, что таится внутри дьявольской ловушки. Ги де Нивель влюбился в даму, когда был еще подростком, и три года любил ее. Она умерла, но желание не угасло в нем. Тогда он стал вдыхать запах ее мертвого тела, уже начавшего разлагаться, и это излечило его от «жала в плоти». Хороший пример для молодых фатов! Один аббат нашел на помойке тело убитой дамы, прекрасной и родовитой графини. Труп разложился достаточно сильно. Аббат побежал в город и созвал юношей: «Идемте, я покажу вам самое прекрасное и благородное создание!» Они устремились за ним, сгорая от желания. Аббат стал показывать им одни за другими мертвые члены тела, кишащие червями. Так он обратил их к Богу.

Средневековое мышление представляет женщину в образах, связанных с затвором. Пока ее тело закупорено (благодаря девственной плеве), она чиста и достойна уважения. Покуда она идет сдержанной походкой, опустив глаза и склонив голову, покуда не выдает своих чувств (смеяться ей следует, не раскрывая рта), покуда на ней закрытая одежда, она сохраняет достоинство девственницы. Но если ее тело случайно обнажится (от какого-то непосредственного жеста задерется юбка, станет видна грудь), она покроет себя стыдом из-за тела, «открытого как в первородном грехе».

Женская стыдливость тесно связана с позором греха и с искушением для мужчины. Поэтому она начинается с женских прикрас, модной одежды, украшений. Жофруа де Ла Тур Ландри в «Книге шевалье де Ла Тур Ландри, написанной для поучения своих дочерей» (гл. 51) называет красивые платья «большим запалом, призванным разжечь огонь гордыни и разврата». Женская стыдливость сказывается в манере вести себя. Не надо задирать голову «как оленьи рога». Не следует вертеть головой по сторонам, такой «взгляд-вертушка» делает девушку похожей на цаплю или на черепаху, и именно из-за такой привычки король Английский отказался взять в жены дочь короля Датского. Такая манера отражает греховные нравы. Если девушка смеется слишком громко или неприятным смехом, она должна скрывать или приглушать его. За едой дамам следует прикрывать рот рукой, особенно если у них не все в порядке с зубами. Франческо да Барберино в книге «Правила и обычаи для дамы» («Reggimento е costumi di donna») признается другу, что одна из знакомых дам могла бы ему понравиться, если бы не ее смех. Она могла бы хоть прикрывать рот рукой, когда смеется, так, чтобы не было видно, что у нее не хватает одного зуба. Болонский нотариус пишет дальше, что он запретил бы женщинам хохотать, так как все эти «ха-ха-ха!» делают их похожими на сумасшедших. Благочестивая женщина выражает свою радость без шума и не показывает зубы. Все эти предписания, как мы увидим, сохранятся и будут развиваться в классическую эпоху. Они были, несомненно, нацелены на то, чтобы сделать женщину как можно менее заметной и исключить ее из общественной жизни (что, к счастью, не имело успеха). Существенно, что ростки такого отношения к женщине видны уже в Средние века, до начала ускорения «процесса цивилизации нравов», который, по мнению Норберта Элиаса, начинается в XVI веке.

Речи также могут быть бесстыдными, и это зависит не только от предмета разговора. Существует представление о том, что женщинам свойственна безудержная болтовня; такая особенность может отражать непостоянство нрава. Гонорий Отенский без обиняков сопоставляет безостановочную болтовню одной крестьянки, которая болтала так, что, казалось, «все ее члены превратились в язык», с ее же безудержной похотью, не пощадившей ни одного из соседей. Она усмирилась лишь тогда, когда ее дочь сказала, что видела во сне, как мать попала в ад.

Все эти предписания не новы. Новизна, быть может, в том, что запреты начинают осознаваться с особой остротой, а стыдливость принимает характер абсолюта (Бог стыдлив, над всеми добродетелями возвышается Дева Мария). Античность открыла, что взгляд, обращенный на наготу, может быть стыдливым. Средневековье открыло, что взгляд, устремленный на женское тело, бесстыден сам по себе,