Операция «Барбаросса»: Начало конца нацистской Германии - Джонатан Димблби Страница 28

Поздним вечером Риббентроп устроил банкет в честь Молотова. Во время ужина советский дипломат обменивался колкостями и шутками с заместителем фюрера Рудольфом Гессом и Германом Герингом, недавно повышенным в звании до рейхсмаршала. Вероятно, он не был бы столь дружелюбен, если бы знал, что несколькими часами ранее Гитлер подписал директиву № 18. Этот документ, внешне посвященный новым планам по нацификации Европы, содержал пункт, раскрывавший истинные намерения Третьего рейха:

Политические переговоры с целью выяснить позицию России на ближайшее время начаты. Независимо от того, какие результаты будут иметь эти переговоры, продолжать все приготовления в отношении Востока, приказ о которых уже был отдан ранее устно. Дальнейшие директивы по этому вопросу последуют после того, как будет представлен и одобрен общий план военной операции[240].

Лишь узкому кругу самых высокопоставленных генералов Гитлера было известно об этой директиве. Это был тщательно охраняемый секрет. В результате никто из агентов Москвы в Берлине не смог предупредить Кремль. Сталин совершенно не догадывался о том, что именно назревает. Если бы Молотов знал о директиве № 18, он, конечно, смог бы лучше ориентироваться в густом тумане, который постоянно напускал Гитлер, чтобы скрыть свои истинные намерения во время их второй встречи на следующий день. В реальности, обменявшись поздно ночью телеграммами с Москвой, Молотов заверил Сталина, что найдет способ «додавить [Гитлера] по вопросу о Черном море, проливах и Болгарии», но постарается избежать слов, которые могли бы поставить под угрозу пакт, созданный их с Риббентропом усилиями 15 месяцев назад. Эта попытка добиться невозможного вскоре провалилась[241].

Вторая встреча началась на прохладной ноте: оба участника стали уличать друг друга в нарушении пакта. Немцы упрекали Советский Союз за размещение войск в Буковине, а русские предъявляли претензии за аналогичные действия в Финляндии. На реплику Молотова о том, что советское присутствие на Буковине «никак не скажется» на отношениях между странами в целом, Гитлер не стал возражать напрямую. Вместо этого он, как будто бы стараясь вызвать сочувствие, сказал: «Советское правительство должно понять, что Германия ведет борьбу не на жизнь, а на смерть», но, пока они сохраняют дружбу, «нет на земле той силы, которая могла бы противостоять нашим двум странам»[242]. После того как Молотов, сменив тему, упрекнул Гитлера за размещение войск в Финляндии, указывая на то, что, согласно пакту, балтийские государства относятся к советской «сфере влияния», фюрер вновь дал уклончивый ответ. Но он был явно раздосадован, заметив, что любой конфликт между сторонами вокруг Балтики ляжет «пятном на германо-советские отношения и может иметь непрогнозируемые последствия»[243]. Молотов не смутился и повторил, что германское присутствие в Финляндии нарушает условия пакта.

Гитлер отреагировал на назревавшую патовую ситуацию, переключив внимание на более близкую ему тему. Великобритания, заявил он, вскоре будет разгромлена, после чего Британская империя – «обанкротившееся предприятие» – созреет для дележа. «Давайте разделим весь мир», – предложил он[244]. Советского дипломата не зря называли «каменной задницей». В своей точной и упрямой манере он вернул разговор обратно к европейским делам и непростому вопросу о Балканских государствах и Черном море. «Я настоял на своем. Я просто измотал его», – с удовлетворением вспоминал Молотов[245].

Оба участника раздраженно спорили друг с другом, после чего Молотов задал вопрос, как отреагирует Германия, если Советский Союз предоставит военные гарантии Болгарии на тех же условиях, на которых Германия предоставила их Румынии. Гитлер вновь уклонился от прямого ответа, сказав лишь, что ему нужно обсудить этот вопрос с Муссолини. Молотов настаивал: Советскому Союзу нужна надежная защита от нападения «на Черном море через Дарданеллы», как это произошло с Россией в Крымскую войну и, ближе к нашему времени, во время Гражданской войны. Гитлер больше не мог этого выносить. Вновь призвав на помощь британские ВВС, он предупредил об угрозе авианалета на столицу. Встреча завершилась, а соглашение так и не было достигнуто. Это была их последняя встреча.

На этот раз пилоты Королевских военно-воздушных сил были рады услужить. В тот вечер гости Молотова угощались лучшей в мире икрой и в изрядных количествах дегустировали водку на «ответном» банкете в честь принимающей немецкой стороны, когда вдруг завыли сирены. Поскольку в здании советского посольства не было бомбоубежища, Геринг, Гесс и остальные в поисках укрытия поспешили к своим лимузинам. Риббентроп проводил Молотова в свой бункер в Министерстве иностранных дел, где под аккомпанемент далеких залпов зенитных орудий, разрывов падавших бомб и нескончаемого воя сирен они продолжили свой бесплодный диалог, споря о том, как делить добычу после того, как Великобритания будет вынуждена капитулировать[246].

На следующее утро Молотов покидал Берлин с еще меньшими почестями, чем при встрече. Согласие не было достигнуто. Переговоры не принесли никаких результатов. Хотя пакт Молотова – Риббентропа еще не был разорван в клочья, он понес непоправимый урон. Гитлер в XX веке пытался разыграть новую версию «Большой игры» века XIX, стремясь увлечь Москву своими мечтами о мировом господстве ровно до того момента, когда он будет полностью готов повернуть всю мощь вермахта против СССР. В течение нескольких недель после прерванной встречи с Молотовым он, казалось, продолжал верить, что сможет поддерживать эту иллюзию еще какое-то время. Однако вскоре стало ясно, что Москва больше не хочет участвовать в этой игре: неизменной целью политики Гитлера было не просто удерживать Советский Союз на периферии Европы, но и получить контроль над всем Балканским регионом. Не могло быть таких обстоятельств – кроме поражения в войне, – при которых Кремль согласился бы с подобным наглым захватом. Пропасть между Москвой и Берлином стала непреодолимой.

Очень скоро Гитлер окончательно потерял терпение. 5 декабря он пригласил главнокомандующего сухопутными войсками Браухича и Гальдера, своего могущественного начальника Генерального штаба, на встречу, во время которой с полной откровенностью очертил свое ви́дение предстоящего года. Хотя он отказался от планов вторгнуться в Великобританию через Ла-Манш, он хвастался, что очень скоро «каждый дюйм» Гибралтара будет стерт в порошок, Средиземноморье окажется под контролем держав «оси», а угроза британской атаки на рейх с юга через Балканы будет окончательно устранена – для чего в случае необходимости вермахт захватит Югославию и оккупирует Грецию. Так будет подготовлена почва для полномасштабного вторжения в Советский Союз весной 1941 года. Годом ранее, задолго до побед на Западе, и Браухич, и Гальдер были в таком ужасе от авантюризма Гитлера в военных вопросах, что подумывали о его свержении; теперь же оба военачальника – как и подавляющее большинство других немецких генералов – благоговели перед очевидной непобедимостью фюрера. Так же вели себя и старшие офицеры вермахта, которые разделяли не только политические и военные устремления Гитлера относительно Восточной Европы, но и то, что немецкий историк Герхард Хиршфельд назвал «фанатичным презрением к иудеобольшевизму»[247]. Поэтому в тот день, 5 декабря, при всех возможных оговорках по поводу опасности войны на два фронта два высших генерала армии почтительно внимали фюреру, поручившему им разработать подробный план военной операции, которая по своему масштабу и рискам намного превосходила все предпринятое до этого.

Решение Гитлера как можно скорее выступить против Советского Союза – даже если это приведет к войне на два фронта – было вызвано опасением, что англичане, американцы и русские рано или поздно заключат военный альянс, мощи которого будет достаточно, чтобы сокрушить его европейскую империю. После падения Франции девять месяцев назад настроения в Соединенных Штатах переменились. Убедительная победа на выборах в ноябре 1940 года давала Рузвельту возможность наконец распрощаться с изоляционистами и убедить конгресс утвердить рекордный рост военных расходов в истории страны. Теперь ему также было легче поддерживать Великобританию (и любого другого противника Гитлера), не ограничиваясь лишь теплыми словами и выгодными торговыми сделками[248].

Для Гитлера уничтожение Советского Союза из отвлеченной мечты стало насущной необходимостью. Если бы ему удалось узнать о содержании рузвельтовской «беседы у камина», состоявшейся 29 декабря, до встречи с Браухичем