История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2 - Луи Адольф Тьер Страница 27

отраслей промышленности, наряду с хлопковой, была металлургия. Металлу, призванному заменить в использовании камень и дерево, назначалось сделаться одним из наиболее действенных орудий современной цивилизации. Его производство весьма развилось во Франции вследствие континентальной блокады, запрещавшей ввоз иностранного металла. Отмена этого запрета поставила нашу металлургическую промышленность перед лицом грозной конкуренции. В самом деле, в Англии произошла в этой отрасли великая революция вследствие замены древесного угля коксом как топливом и молота прокатным станом как средством ковки. В результате тонна английской стали стоила 350 франков, а тонна французской – 500 франков. Правда, французская сталь обладала бесспорными преимуществами качества, и тем не менее вынести конкуренцию с английской она не могла. Положение в металлургической отрасли внушало тогда наибольшую тревогу. Хозяева кузнечных производств заявляли, что им придется остановить работу, если их не защитят от иностранных производителей, что лишит Францию продукта первой необходимости и поставит ее в зависимость от англичан, а англичане вскоре заставят Францию платить за их сталь дороже, чем за французскую. Металлургов поддерживали собственники лесов, которые могли продавать свой лес лишь постольку, поскольку его покупали хозяева кузнечных заводов. Их противниками были портовые жители и виноделы, надеявшиеся возить на Север вино и привозить с Севера сталь. Не решаясь признать своих истинных мотивов, они пытались доказать, что без Бельгии и рейнских провинций Франция не сможет производить потребное ей количество стали. Металлурги требовали запретить ввоз стали, а коммерсанты и виноделы требовали, напротив, полной свободы торговли. Министр предложил установить пошлину в 150 франков на тонну иностранной стали, полагая, что такой защиты будет достаточно. Дискуссия в Законодательном корпусе была жаркой, у обеих заинтересованных сторон нашлись горячие сторонники. Представили поправку, доводившую пошлину до 250 франков, которая собрала много голосов. Однако перевес получила пошлина в 150 франков, и в этом пункте замысел правительства вновь получил полную поддержку палат.

Производители сахара также подавали жалобы в правительство и в палаты. Сахароваренное производство было старейшей французской отраслью, одной из наиболее распространенных и продуктивных, особенно в те времена, когда Франция владела Сан-Доминго и завозила оттуда огромное количество сахара-сырца, перерабатывая его для значительной части Европы. Война, оказав благоприятное воздействие на развитие промышленности, в то же время способствовала быстрому росту иностранного сахароварения. Французские производители сахара возмущались, призывали вспомнить о великих временах колониального расцвета, были услышаны и добились запрета на ввоз сахара.

Сельское хозяйство также имело свои претензии и нашло в Законодательном корпусе благосклонных слушателей. Наши земледельцы хотели воспользоваться открытием морей, чтобы экспортировать зерно и шерсть. Вывоз зерна был запрещен во времена последних неурожаев, а что касается шерсти, Наполеон запретил вывозить не только ее, но и стада, потому что хотел добиться исключительного улучшения французской шерсти с помощью импорта мериносов. Земледельцы требовали свободной торговли зерном, шерстью и овцами, а против них выступали жители побережья, то есть Нормандии, Бретани и Вандеи, пламенно роялистских провинций. Однако доводы земледельцев были весьма убедительны, ибо если естественно запрещать ввоз иностранных товаров в интересах национальной промышленности, куда менее естественно запрещать вывоз национальных продуктов. Казалось, они были правы; и палата депутатов, согласившись с министром финансов, разрешила вывоз зерна, обложив его подвижной пошлиной, зависевшей от цены. Разрешили также экспорт шерсти, ограничившись введением пошлины на вывоз баранов.

Таковы были основные меры, посредством которых попытались осуществить переход от континентальной блокады к свободе мореплавания. Меры эти, задуманные в духе похвальной умеренности, получили всеобщее одобрение.

Король по-прежнему уверенно и спокойно рассматривал все вопросы и предоставлял действовать министрам, когда речь шла не об основах его власти или интересах эмиграции. Так, в отношении государственного имущества творилось подлинное насилие, и если бы Людовик мог, он вернул бы его прежним владельцам. В частности, он весьма неодобрительно отнесся к аресту Дара и Фальконе, авторов нашумевших брошюр. После недолгого следствия обоих адвокатов отпустили на свободу под бурные рукоплескания эмигрантов, которые навещали их и окружили заботами во время недолгого заключения и продолжали окружать заботами после выхода из тюрьмы.

Король вставал также на сторону телохранителей в их стычках с национальными гвардейцами и с армией, поддерживая их любой ценой. Не переча королю, его министры старались только предупреждать новые столкновения или исправлять их последствия, если не удавалось их избежать. В остальном Людовик предоставлял министрам действовать самостоятельно, чем они с удовольствием и занимались.

Граф д’Артуа, вернувшийся из Сен-Клу в Париж, по своему обыкновению проявлял большую активность, принимал просителей из провинций, давал им обещания, которые не мог выполнить, и всячески потворствовал их страстям, что постепенно делало его предметом всех надежд ультрароялистов. Из любопытства, привычки во всё вмешиваться и свойственной слабым людям недоверчивости он постепенно завел в своем окружении полицию, состоявшую из интриганов, служивших в полиции при предыдущих режимах и искавших при павильоне Марсан (занимаемым графом во дворце Тюильри) должностей, в которых им было отказано в Генеральном управлении полиции. Граф с удовольствием собирал с помощью своей полиции всевозможные пикантные и тревожные слухи и передавал их королю, дабы показать, что или ему плохо служат, или он не умеет заставить служить себе, и, пока он почитывает классических авторов, устои монархии всячески подрывают и угрожают ей новыми катастрофами. Людовик XVIII, которого осведомлял Беньо, старавшийся доказать безосновательность сведений графа д’Артуа, несколько раз советовал брату отказаться от сплетен и оставить его в покое. Но граф продолжал свою деятельность, только реже докладывал королю.

Один из его сыновей, герцог Ангулемский, человек небольшого ума, но смирный и скромный, не стремившийся к роли большей, нежели та, что ему отвели, разъезжал в ту минуту по Западу, стараясь внушить народу чуть больше почтения к королевской власти; другой сын, герцог Беррийский, имел поначалу успех в войсках, но уже начинал задевать их резкостью, которую сдерживал поначалу, однако стал сдерживать куда меньше, когда обнаружилось, как трудно привязать армию к Бурбонам. Все три принца разделяли слишком многие склонности своих друзей, чтобы противостоять их влиянию и предотвращать их ошибки. Каждую минуту они прибавляли какую-нибудь новую демонстрацию к тем происшествиям, которыми старались воспользоваться их недоброжелатели.

Впрочем, происшествия эти ничего не значили бы, если бы имелось твердое правительство, которое строго соблюдало бы закон и соответствовало собственным институтам. К несчастью, толпу министров без влияния, лишенных главы и действовавших вразнобой, нельзя было назвать правительством. Министр внутренних дел Монтескью, весьма рассудительный для человека его происхождения и его партии, с легкостью и успехом выступавший в палатах, тем не менее был самым неспособным администратором, ибо не обладал ни твердостью, ни усидчивостью. Отозвав из провинций чрезвычайных уполномоченных, он оставил на должностях большинство имперских префектов, даже не объяснившись с ними.