Наследие Рима. Том 2. Kрестовые походы - Олег Николаевич Слоботчиков Страница 26

Но эта система покаяния не обошлась без ограничений. До конца XI века Церковь, как правило, требовала, чтобы благородные кающиеся принимали наказания (такие, как отказ от военных действий), что равносильно отрицанию ключевых аспектов их основной идентичности как воинов – требование, которое вызывало сильную напряженность и собственные страхи.

Однако в течение десятилетий, непосредственно предшествовавших Первому крестовому походу, возникла новая форма покаяния, которая давала представителям знати возможность искупить свои грехи, не отрицая своей воинской идентичности: освященное насилие, направленное против неверных, отступников и других врагов Церкви. Начиная с понтификата Григория VII, Церковь начала учить, что «участие в войне определенного рода может быть актом милосердия, к которому прилагается заслуга, и утверждать, что такое действие действительно может быть покаянным». С этим революционным нововведением «акт сражения был поставлен на один и тот же уровень заслуг, что и молитва, дела милосердия и поста».

Как эти разрозненные интеллектуальные и институциональные элементы были объединены в радикально новый институт крестового похода? Проще говоря, можно сказать, что этот синтез является результатом расширенного процесса экспериментов и бриколажа, начатого церковными чиновниками в XI веке.

Усиливающееся военное давление, испытываемое христианским миром в этот период, в сочетании с растущим ощущением, что оккупация бывших христианских земель мусульманами по своей сути несправедлива, дало этим чиновникам мощный стимул начать поиск путей мобилизации военного потенциала христианского мира в первую очередь для защиты respublica Christiana против дальнейших вторжений, затем для освобождения тех территорий, которые уже были потеряны для ислама. Результатом стала серия так называемых précroisades – случаи покаянных войн, которые предопределили собственно крестовые походы – они включали войны немцев против славян, бои норманнов на юге Италии и Сицилии, ранние кампании испанской Реконкисты и морские рейды, проводимые итальянском Stato da Mar.

Тем не менее, ключевым каталитическим событием в развитии собственно крестового похода, по-видимому, было посольство, отправленное византийским императором Алексием I Комниным в совет латинских епископов в Пьяченце в марте 1095 года. Через это посольство византийцы, подвергшиеся жесткому давлению со стороны турок, продвигаясь через Малую Азию к Константинополю, попросили папу призвать западных христиан оказать военную помощь своим восточным единоверцам, чтобы остановить мусульманскую экспансию.

Папа Урбан II, давно обеспокоенный угрозой мусульманства для восточной границы христианского мира и надеющийся восстановить единство respublica Christiana, откликнулся на этот призыв. Папа проповедовал «освободительную войну» (тщательно созданную, чтобы соответствовать критериям справедливого дела и основной концепции реформаторов libertas ecclesiae) в которой и христиане, и христианские святые места должны были быть освобождены от господства мусульман.

В качестве стимула принять участие в этой войне Урбан предложил прощение грехов тем, кто совершил свое покаянное (вооруженное) «паломничество» в Иерусалим. Результат: массивная военная экспедиция на Восток, которая не только освободила Иерусалим (1099 г.), но и создала серию латинских королевств в Сирии и Палестине, которые должны были сохраняться в течение почти 200 лет. Хотя успех этой экспедиции был в значительной степени следствием раздробленности и междоусобных конфликтов в исламском мире, в христианском мире он рассматривался как «чудесный пример божественного вмешательства и доказательства того, что крестовый поход действительно был тем, чего хотел Бог». Таким образом, это оказалось критическим моментом в развитии института крестового похода.

К концу XI века институты священной войны, справедливой войны и покаяния соединились, составив то, что Мишель Вилли назвал «новым синтезом»: институтом «крестового похода»[7]. Это учреждение создало базовое культурное понимание или конститутивный идеал того, что юрист XIII века Генрих Сегузио (ум. 1271 г.) назвал «римской войной» (bellum Romanum), то есть он представлял крестовый поход значимой категорией мышления и действий средневекового латинского христианского мира[8]. Для целей данного исследования, три элемента этого нового института имеют центральное значение.

Во-первых, новый дискурс представлял крестовый поход как военный инструмент для исправления несправедливости и борьбы со злом в мире. В частности, он определил крестовые походы как форму справедливой войны, моральные цели которой заключались в освобождении христиан, возмещении нанесенного им юридического вреда, восстановлении истинной веры еретиков и защите христианского мира и Церкви от нападок.

Во-вторых, крестовый поход представлял собой инструмент церковного государственного управления. В то время как светские полномочия могли быть (и обычно были) мобилизованы для осуществления любого данного крестового похода, власть для запуска Bellum Romanum была сохранена исключительно за папством.

Наконец, крестовые походы были созданы в средневековом воображении как акт благочестия, покаяния и христианской любви (Caritas). Церковные лидеры и будущие крестоносцы одинаково понимали крестовые походы как инструмент для построения более справедливого мирового порядка и как механизм для прощения отдельных грехов. Безусловно, институт крестового похода значительно эволюционировал в течение столетий после Первого крестового похода (крестовые походы за пределы Святой Земли; дальнейшее совершенствование канонического права; развитие богословия греха и покаяния; создание военных орденов и т.д.).

Однако на протяжении всей позднесредневековой эпохи институт «крестового похода» сохранял свой основной характер в виде покаянного военного паломничества, санкционированного папой и направленного против врагов Христа и Его Церкви.

7

Политические последствия крестовых походов

Российский востоковед: В.В. Наумкин[1]: «В течение многих лет востоковеды всего мира с восхищением произносили имя историка-арабиста и исламоведа Бернарда Льюиса, и среди западных специалистов по истории арабо-мусульманской цивилизации долгое время не было человека более авторитетного. Его книги издавались миллионными тиражами, ими зачитывались, оценки Льюиса формировали представление о предмете у огромной массы читателей.

Эрудиция, владение историческим материалом, полет мысли автора находили почитателей не только на Западе, но и в исламском мире. Увы, труды Льюиса последних лет все в большей степени отмечены печатью идеологизации, политической ангажированности, агрессивной тенденциозности, а выводы все дальше уходят от академической объективности. В лекции «Последнее наступление ислама?» Льюис окидывает взглядом историю взаимоотношений христианско-иудейской западной цивилизации и арабо-мусульманского мира через призму введенной им в прошлом в оборот идеи «столкновения цивилизаций». Впоследствии она получила детальное развитие в нелепой концепции Самьюэла Хантингтона. В рамках данной статьи нет необходимости доказывать, что все культуры и цивилизации подверглись столь сильному смешению и взаимовлиянию, что говорить об их непримиримой обособленности – очевидная фикция.

Эдвард Саид, известный американский (палестинского происхождения) профессор английской литературы (он скончался в 2003 году) обвинял Бернарда Льюиса в том, что тот, «используя ложные аналогии, искажает истину и косвенно – методы исследования, создавая при этом видимость всезнающего ученого авторитета». Эта беспощадная оценка содержалась