Эпидемии и народы - Уильям Макнилл Страница 26

теми условиями почвы и климата, которые ограничивали крестьянское сельское хозяйство. С утверждением Персидской империи в VI веке до н. э. эти пределы были приблизительно достигнуты. К 500 году до н. э. границы этой империи на севере, юге и востоке упирались в степные и пустынные территории, где преобладавшие методы земледелия не принесли бы достаточно обильного для покрытия издержек увеличившейся имперской администрации урожая.

На западе узкий эгейский проход конечно же открывал перспективы экспансии на нетронутую и достаточно плодородную почву для поддержания макропаразитизма в имперском стиле. Но когда армии Ксеркса в 480–479 годах до н. э. попытались воплотить эту возможность на практике, они потерпели поражение, причем не только из-за храбрости объединенных греческих городов, сопротивлявшихся персидскому вторжению, но и в не меньшей степени из-за сложностей обеспечения войск всем необходимым. Аналогичный проход существовал и далеко на юго-востоке, на территории Индийского водораздела — плодородного региона между верховьями Инда и Ганга. Свидетельств о попытках персов овладеть этим проходом не сохранилось, но когда это действительно попробовал сделать в 326 году до н. э. Александр Македонский, его войска взбунтовались и отказались двигаться дальше. Фактически более действенным стражем этого прохода, нежели любые препятствия, созданные человеком, вероятно, был тот вектор заболеваний, который гарантировал жестокие потери любой армии, вторгающейся из-за пределов Гималаев.

Можно ли также утверждать, что и микропаразитизм примерно к 500 году до н. э. тоже достиг нечто вроде естественного предела внутри расширявшегося круга цивилизованного общества Среднего Востока? Возможно, формы паразитизма, соответствующие ирригационному земледелию и зависящие от специфических видов подверженности инфекциям и инфестациям, которые возникали из-за частого пересечения вброд ирригационных вод, приобрели к 500 году до н. э. достаточно стабильный баланс. К тому моменту история ирригационного земледелия насчитывала по меньшей мере три тысячи лет, а коммуникации между его крупными центрами в Египте, Месопотамии и долине Инда находились на достаточном уровне для того, чтобы за те два-три тысячелетия, на протяжении которых эти речные долины поддерживали взаимные контакты, произошла всеобъемлющая гомогенизация паразитических организмов. Отсутствие в письменных источниках свидетельств о каких-либо значимых изменениях гельминтной и связанных с ней формах инфестации едва ли можно принимать во внимание, поскольку авторы этих источников практически не уделяли внимания жизненным условиям крестьянства, а медицинские тексты совершенно непроницаемы, когда дело доходит до перевода древних терминов на язык современных классификаций болезней.

Однако письменные свидетельства действительно четко фиксируют появление эпидемических заболеваний на древнем Среднем Востоке. Среди выглядящих предпочтительными в сравнении с Потопом бедствий, описанных в вавилонском эпосе о Гильгамеше, присутствует явление бога чумы, а один относящийся примерно к той же эпохе (около 2000 года до н. э.) египетский текст сравнивает страх перед фараоном со страхом перед богиней недуга в год чумы[71]{16}.

В Китае большинство древних надписей, поддающихся дешифровке, самые ранние из которых относятся к XIII веку до н. э., демонстрируют знакомство с инфекционными эпидемическими заболеваниями. «Будет ли в этом году мор и будут ли смерти?» — вопрошал древний правитель Аньяна. Затем его искусные прорицатели придали этим вопросам письменную форму, которую современные ученые могут прочесть на бараньей лопатке, использовавшейся при ритуальном поиске ответов у духов.

Библейские тексты датируются гораздо более поздним периодом, однако они могут сохранять устные традиции, восходящие примерно к той же эпохе. Поэтому у египетских эпидемий, описанных в книге Исхода, вполне могла быть историческая основа. Именно в этой книге утверждается, что среди поветрий, которые Моисей навлек на Египет, было «на юдях и на скоте воспаление с нарывами»[72]. Кроме того, в ходе явления смертельной болезни, в одночасье поражавшей египетских первенцев, «не было дома, где не было бы мертвеца»[73].

Можно также вспомнить другие эпизоды: эпидемию, обрушившуюся на филистимлян в виде наказания за пленение ковчега завета[74]; поветрие за грех царя Давида, устроившего перепись населения, которое, если верить тексту Библии, уничтожило 70 тысяч из 1,3 миллиона здоровых мужчин в Израиле и Иудее[75]; фатальное пришествие эпидемии, которая «поразила в стане Ассирийском сто восемьдесят пять тысяч человек»[76] за одну ночь и вынудила ассирийского царя Синаххериба отступить из Иудеи, не захватив Иерусалим.

Подобные отрывки убеждают в том, что авторы Ветхого Завета, приводившие его текст в нынешний вид между 1000 и 500 годами до н. э., были вполне знакомы с возможностью внезапной вспышки смертоносной болезни и интерпретировали такие эпидемии как деяния Бога. Для наименования этих событий современные переводчики регулярно использовали термин «чума», поскольку именно бубонная чума была главным заболеванием, которое до XVIII века продолжало являть себя в Европе столь катастрофическим образом[77]. Однако убедительных оснований для предположения, что эти древние эпидемии были вспышками бубонной чумы, не существует. Любая из привычных инфекций цивилизации, распространяющаяся либо воздушно-капельным путем, как корь, оспа[78] и грипп, либо через желудочно-кишечный тракт, как тиф и дизентерия, могла вызывать ту разновидность внезапной смертельной вспышки, которая описана в Библии.

Поэтому можно сделать лишь одно надежное умозаключение: болезни данного типа были знакомы популяциям древнего Ближнего Востока задолго до 500 года до н. э. и должны были играть определенную важную роль в периодическом сокращении плотности населения и в воздействии на ход событий, связанных с войной. Однако урона от подобных заболеваний явно было недостаточно для того, чтобы постоянно дезорганизовывать армии или удерживать численность населения ниже уровней, необходимых для создания империй. В противном случае Ассирийская и Персидская империи не смогли бы достичь того процветания, которое имело место между IX и V веками до н. э. Следовательно, привлекавшие внимание авторов Библии эпидемические заболевания описанного выше типа не были ни достаточно суровыми, ни достаточно частыми, чтобы угрожать разрушением социальной ткани цивилизации. Иными словами, с точки зрения болезнетворных организмов они находились в процессе достижения взаимно переносимой адаптации с их человеческими носителями. Конечно, определенную роль могли играть животные ареалы, позволявшие некоторым инфекциям выживать в промежутках между эпидемическими вспышками (как это происходило с бубонной чумой), однако человеческие популяции Среднего Востока определенно были достаточно велики, чтобы поддерживать присутствие заболеваний, предшествующих современным детским болезням, на колеблющейся эндемичной основе.

В нескольких крупных центрах сосредоточения населения и коммуникаций, где у цепочек человеческих инфекций имелись оптимальные шансы обрести постоянное пребывание, некоторые из данных заболеваний, вероятно, становились общераспространенными детскими болезнями в соответствии с тем паттерном, который привычен для нас сегодня. В таком случае эпидемические вспышки должны были происходить в периферийных регионах, где плотность населения была недостаточна для поддержания существования конкретной инфекции на долгосрочной основе, но при этом экстраординарные ситуации (зачастую связанные с военными действиями) могли запускать механизм внезапной вспышки инфекции, достаточно интенсивной и настолько разрушительной, чтобы она привлекала