Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 2 - Игал Халфин Страница 23

Октябрьские завоевания в опасности!

Пролетарии! Дайте сокрушительный отпор обнаглевшему кулаку, нэпману и бюрократу. Они сильны вашей пассивностью и вашим молчанием. Будьте активны. Вводите рабочую и внутрипартийную демократию явочным порядком, не дожидаясь, пока это дозволит ЦК. <…> Боритесь за улучшение положения рабочего класса. Боритесь против увеличения норм выработки, за увеличение зарплаты. Протестуйте против репрессий. Требуйте освобождения арестованных ленинцев, требуйте гласного суда над ними с участием выборных от общего собрания рабочих. Оказывайте семьям арестованных денежную помощь <…>.

За октябрьские завоевания!

За диктатуру пролетариата!

Большевики-ленинцы (оппозиция)[152].

Листовка прямо морализировала: «Это ли не позор?!» Ее язык был полон как образности, так и буквальности: «остервенение» врага выражается не только образно («блудливый на язык») но и действиями: буржуй взялся за обрез, цекист расстреливает оппозиционеров.

Призыв к «активности», однако, был палкой о двух концах. На обороте последней листовки фиолетовыми чернилами написано: «В МК ВКП(б) [от] члена ВКП(б) Алимова Георгия Николаевича. Вчера, 14 февраля с. г. около 4‑х часов, возвращаясь на квартиру, около корпуса 12 я поднял эту бумажку. Прочитав ее, я вижу ее контрреволюционное содержание, а потому направляю ее в Ваше распоряжение для принятия соответствующих мер. Думаю, как член ВКП(б), мы мало уделяем внимания оппозиции, которая видит нашу пассивность, начинает все более наглеть. Время покончить с оппозицией и ее контрреволюционным гнездом. Довольно разложений. Нужно обратить внимание на работу вновь принятых оппозиционеров (15 ноября 1929 г.)». Тут опять налицо зеркальность, а именно – требования бдительности и активности с противоположной стороны. Но в то же время действия сторонников ЦК реактивны и не позволяют им обращаться к листовке как к орудию пропаганды – зато у ЦК есть газеты.

Оппозиционная листовка как жанр была чем-то похожа на заявление, а в чем-то отличалась от него. Сходство очевидно: оба письменных жанра являлись обращением и действовали в рамках правил большевистского дискурса. Листовки обращались к «товарищам» и подразумевали партийных или околопартийных читателей. Они говорили от имени пролетариата и ратовали за дело революции. Но не менее важны отличия: заявления всегда подписывались, авторы открыто заявляли о себе. Даже когда речь шла о множестве подписчиков, все имена указывались, включая сведения о партийном стаже и номера партбилетов. Часто заявление было «письмом во власть»: автор отказывался от прежнего своего «я», признавал ошибку, извинялся. Были другие заявления – например, донос или формулировка позиции, как в случае заявления 83‑х, но и они обращались к власти.

Прагматика листовки несколько иная. Листовка предполагала полный демократизм – «прочитай и передай другому». Она была провокационна, заставляла читателя задуматься: все читатели считались равными перед истиной. Листовки подписывались псевдонимами или названиями полумифических организаций (и в этом качестве они аналогичны по жанру «духовным письмам» церковных оппозиционеров в церкви начала XX века – традиция подписывать листовки названиями мифических организаций оформилась, видимо, в этих документах).

Если заявление адресовалось инстанции, от которой зависело решение проблемы, инстанции большей, чем говорящий или коллектив говорящих, то листовка писалась для того, кто способен был осознать ужас и масштаб происходящих в стране событий. Листовка адресовалась такому же, как автор, искреннему и сознательному читателю. Ее содержание характеризовалось верой в то, что сознательные борцы могли быть где угодно, что партийность полностью потеряла значение и что происходят события такой важности, что достаточно указать на них, чтобы открыть глаза читателю на истинное положение вещей. В этом смысле листовка понималась как крайняя мера в чрезвычайной ситуации, когда все другие способы коммуникации исчерпаны. По большому счету, она исходила не от лица конкретного автора, но от лица события – провозглашала весть. В этом листовка была сходна с газетой, но газета информировала, представляла поток равнозначных событий, а листовка составлялась с целью эмоционального воздействия на читателя, приковывая его внимание к одному событию беспрецедентной важности. В то же время если авторитет газеты поддерживался властной инстанцией, несопоставимой с простым человеком, то листовка говорила от лица рядового гражданина и являлась зачастую прямым предписанием к действию. Если ты честный коммунист и узнал о случившемся, то ты должен что-то сделать, взывала она, а имена, а иногда даже позиции не так уж важны. Шло брожение умов. Главным было войти в коммуникацию, найти истинных революционеров, которых не может не быть, противопоставить нечто ЦК, который сбился с верного пути.

Если заявление оппозиционер писал «наверх», в «центр», стремясь апеллировать к власти, то листовка властью пренебрегала. Она подрывала власть, призывала к действию против власти. Предлагая другую «генеральную линию», но не другое мировоззрение или правила политической игры, листовка имела ограниченный эффект. Сам жанр листовки, однако, отсылающий к революционной традиции в ее самых радикальных ипостасях, предполагал, что игра уже ведется по иным правилам.

Листовки 1929 года предлагали все более экстремальные меры. В Москве был образован оппозиционный центр под руководством Б. М. Эльцина. В подпольной типографии центра печатался бюллетень – информационно-пропагандистский орган «большевиков-ленинцев», функционирующий как листовка. 8 мая Г. Г. Ягода докладывал И. В. Сталину: «Из совершенно достоверного источника нам известно следующее: 7‑го мая с. г. днем на квартире Бориса Михайловича Эльцина, в 1‑м Доме Советов, состоялось заседание Всесоюзного троцкистского центра. Присутствовало 5 человек». Кроме членов центра, в комнате находился сын Эльцина – Иосиф, тот самый студент 1‑го МГУ, который информировал Кутузова и Тарасова о партийном положении по приезде в Томск двумя годами ранее. «На заседании обсуждались проект директивного письма об итогах апрельского пленума ЦК ВКП(б) и XVI Всесоюзной партконференции». «Глава Всесоюзного троцкистского центра (генсек)», Б. М. Эльцин, сообщил о беседе с человеком, являющимся руководителем тройки или пятерки, который потребовал отпечатать в типографии и выпустить листовку, которая ставила вопрос об убийстве Сталина. Эльцин дал членам центра прочесть эту листовку, «основная мысль которой сводится к тому, что 1 мая мимо мавзолея Ленина демонстрировало „подспудное государство“, а не пролетарская диктатура. Руководитель этой группы говорит, что революция уже покатилась под откос, что буржуазное государство уже сформировалось, что завтра с таким же успехом могут демонстрировать на Красной площади другие силы, что от пролетарской диктатуры осталась только вывеска». Он заявил члену центра, с которым вел переговоры, «что если ему не дадут санкции на совершение террористического акта над Сталиным, то группа сделает это самостоятельно, „не как оппозиционеры, а как революционеры“. Они считают, что надо убить Сталина и этим вызвать подъем революционной волны. Они отдают себе отчет в том, что единоличные террористические выступления не являются марксистским методом. Но они отнюдь не являются метафизиками и считают, что сложившаяся в