Политическая история Финляндии 1809-2009 - Осмо Юссила Страница 22

Зародившаяся таким образом легальная национальная идея получила наглядное отражение в искусстве того времени: на щите, который держит Дева-Финляндия, начертано слово «Lex». На фризе Дома сословий, установленном ночью в тайне от Бобрикова, в центре изображен император Александр I в окружении народа Финляндии, а также указаны годы издания легендарных законов — 1734 г. (Уложение) и 1772 г. (Форма правления). Такой же легальностью отличалась пропаганда, которую финны проводили за границей, особенно на международной выставке в Париже (1900) и на Олимпийских играх в Стокгольме (1912). Одним из наиболее активных и энергичных пропагандистов был Лео Мехелин, имевший широкие международные связи. Хотя русский профессор Борис Нольде — после обретения Финляндией независимости — отдавал должное этой пропаганде, говоря, что не видел, чтобы что-либо было так хорошо организовано, почти невозможно оценить[45], каково на самом деле было ее значение. В Финляндии, однако, не уделяли большого внимания тому, что правительственные круги тех стран, которые хотели поддерживать с Россией хорошие отношения, например Германии, были не особенно расположены к тому, чтобы поддерживать Финляндию в ее устремлениях.

Но манифест и особенно изданный на его основании закон о воинской повинности прервали ту связь лояльности, соединявшую императора, народ Финляндии и его правительственные органы и остававшуюся прочной с 1809 г. Как следствие, правительство России вынуждено было прибегнуть в Финляндии к таким же чрезвычайным методам управления, какие применялись в России начиная с так называемых чрезвычайных постановлений 1881 г. Сопротивление финнов толковали как крамолу. Бойкотирование призывов на военную службу и возникшие в связи с ними беспорядки, особенно разгон казаками демонстрантов в Хельсинки в 1902 г., привели к тому, что Н.И. Бобриков добился для себя в 1903 г. временных широких чрезвычайных полномочий, которые сделали возможной в том числе и высылку из Финляндии. Несмотря на практиковавшееся сопротивление и активность его авангарда, «Кагала», призывы на военную службу раз за разом проходили все успешнее. Наряду с «пассивным сопротивлением», которым руководил «Кагал», возникло также «активное сопротивление» под руководством партии активного сопротивления. Ее наиболее показательным актом было убийство Бобрикова летом 1904 г. Стрелял в Бобрикова служащий сената Эуген Шауман, который тут же совершил акт самоубийства.

Убийство Бобрикова было частью широкого терроризма в государстве российском, которым занимались прежде всего террористические группы партии эсеров. Преемником Бобрикова стал Иван Оболенский, который как человек был не столь агрессивным, что нашло отражение в используемых им методах, но основная линия в политике России в отношении Финляндии не претерпела изменений. Правда, сочли разумным пойти на тактические уступки. В их числе были обещание созвать сессию сейма, учреждение вышеупомянутого комитета Таганцева, а также разрешение на возвращение высланных из Финляндии. Только русско-японская война и всеобщая забастовка привели к более решительному повороту в политике правительства.

Февральский манифест и закон о воинской повинности четко поделили политическое пространство в Финляндии на тех, кто представлял так называемую линию уступок (соглашательства),и сторонников сопротивления. Основной партией согласных на уступки была старофинская, тогда как фронт сопротивления образовали шведская, младофинская и социал-демократическая партии. Но и часть социалистов, так называемые валпасцы (крыло, руководимое Э. Валпасом), в некоторых вопросах была готова на далеко идущее сотрудничество[46]. В совместных действиях оппозиционных партий России финляндские социалисты участвовали с большими оговорками, демонстрируя национальный «эгоизм». СДПФ категорически отказалась присоединиться к социал-демократам России в качестве национальной секции. Таким образом, так называемый русский вопрос стал важнейшим вопросом размежевания политических сил, оттеснив два других вопроса, языковой и социальный, на задний план.

Поскольку конституционалисты покинули сенат, освободившиеся места заняли старофинны: сенат стал «соглашательским». Чиновники, не желавшие приводить в исполнение законы и постановления, которые они считали «незаконными», сами уходили в отставку либо были вынуждены это сделать. На их место также назначали старофиннов. Таким образом, как сенат, так и чиновничий аппарат оказались в руках старофиннов. После всеобщей забастовки 1905 г. маятник снова качнулся в обратную сторону, когда старофиннов, заклеймив как «приспешников», вынудили покинуть сенат и уйти с административных должностей.

Зато вне стен сената влияние и число сторонников конституционалистов возрастали. Так, на сессии сейма 1905/06 г. они уже составляли большинство во всех сословных коллегиях,

Февральский манифест 1899 г.

В сознании финского народа представления о Февральском манифесте все еще окрашены в драматичные тона. Прежде всего они сформировались под влиянием картины Эдварда (Ээту) Истона «Нападение», репродукции которой были едва ли не в каждом доме. На ней двуглавый российский орел вырывает из рук Девы-Финляндии сборник законов (Lex). Драматизму ситуации еще на момент обнародования манифеста способствовала внезапность его появления и то, что до этого ходили слухи, что из Петербурга на подходе было нечто особенно плохое. Когда это «нечто» затем пришло, то его осудили сразу и резко, не только как нарушение закона и клятвопреступление, но даже как захват власти. Считали, что сама природа протестовала, поскольку в то лето вода в озерах поднялась до невиданного уровня. След, оставленный водой на прибрежных скалах, начали называть «линией клятвопреступления».

Так как манифест явился неожиданностью и был применен не более одного раза — для той цели, для которой его и готовили, а именно: для издания закона о воинской повинности 1901 г., несмотря на драматичность его восприятия и сильный протест, он остался эпизодом, но не более того. Современники не успели и не смогли разглядеть подоплеку его появления; они также не были способны связать его с предшествовавшим развитием как Финляндии, так и империи. Исследователи более позднего времени еще долгое время оставались в плену представлений современников тех событий. Но теперь мы располагаем всеми необходимыми знаниями и возможностями, чтобы оценить манифест как часть более масштабных причинно-следственных связей и процессов. Тогда он вовсе не грянул как гром среди ясного неба, а явился достаточно логичным конечным результатом длительного процесса развития как в Финляндии, так и в России. Он был этапом в развитии так называемого общегосударственного законодательства. Вопрос о нем был поднят, собственно, сразу же после присоединения Финляндии к России, но в более ясной форме — только в процессе упорядочения административных и законодательных отношений Финляндии и России в начале XIX в. Согласно манифесту и его так называемым основным положениям, законы, изданные как в Финляндии, так и в России и касающиеся обеих, являются общегосударственными — подготавливаются и издаются в порядке, соответствующем основным законам России. В «местном», финляндском, законодательном