Грабеж и спасение. Российские музеи в годы Второй мировой войны - Коринна Кур-Королев Страница 22

Лейпцигском университете225. Затем работал в Институте искусствознания Общества кайзера Вильгельма (Bibliotheca Hertziana) в Риме, защитил вторую диссертацию во Фрайбурге, что дало ему право занять профессорскую должность, и в 1939 году он стал профессором истории искусств в Инсбрукском университете. Кёрте был убежденным сторонником национал-социализма, рано вступил в СА. В нацистских убеждениях его поддерживал во время пребывания во Фрайбурге профессор истории искусств Курт Баух, собравший вокруг себя тесный круг молодых ученых-единомышленников, сплочению которых в 1939 году послужила серия «военных общих писем»226. Среди тех, кто хотел посвятить себя борьбе за новую европейскую культуру, в которой должен преобладать германский элемент, был, кроме Вернера Кёрте, и упомянутый выше Хельмут Перзеке.

После призыва в армию в 1939 году Кёрте служил в артиллерийском полку, сначала во Франции, затем в Советском Союзе. 1 ноября 1941 года он был произведен в обер-лейтенанты. Командуя отрядом береговой охраны в Петергофе, он из профессионального интереса занимался историей царских дворцов, проводил для вышестоящих офицеров экскурсии по дворцовому комплексу и в личных письмах отмечал, как тот все больше разрушается. Наконец Сольмс затребовал его в свою рабочую группу «офицеров-сборщиков». В ней Кёрте пробыл до 3 августа 1942 года, после чего вернулся в свою часть – и почувствовал облегчение, о чем писал 6 августа жене, разделявшей его идеологические убеждения:

Дорогая Элизабет! Мы сейчас в дороге – слава богу, потихоньку возвращаемся в свою часть, по которой я уже давно тоскую, потому что этим лентяйским существованием я уже сыт по горло, хотя пару недель это и было интересно. Обратный путь я проделываю на автомобиле графа, и ведет он меня через прекрасную летнюю страну: завтра – к роскошнейшему и богатейшему барочному дворцу царя, построенному итальянцем Растрелли, потом к классицистскому дворцу по соседству, где в саду стоят античные статуи, которым я должен дать экспертную оценку. Числа 10-го, надеюсь, буду снова в своем блиндаже и надеюсь застать там всех еще живыми227.

В письме к боннскому искусствоведу профессору Альфреду Штанге – тоже убежденному национал-социалисту – Кёрте еще в марте 1942 года так объяснял свой выбор в пользу службы на фронте:

Тем, что осенью мне предложили поступить в распоряжение Восточного министерства Розенберга, наверняка я обязан Вашей рекомендации, поэтому, наверное, мне следует объяснить Вам, почему я отверг это предложение. Я по своей природе такой человек, что мое место на передовой, и я хочу остаться на фронте, тем более что в 1933 году я опоздал. И вот я и нахожусь здесь на самом переднем крае и отвечаю за определенный участок великого европейского фронта – это такое радостное чувство, лишиться которого вновь мне бы не хотелось. Поэтому мне легко было устоять перед искушением принять командировку во все эти бесчисленные комиссии по охране произведений искусства, которые растут как грибы после дождя и собирают вокруг себя всяких сомнительных личностей228.

До осени 1944 года Вернер Кёрте получал назначения в разные места. В начале сентября он записал: «Все решится сейчас, а не „скоро“ или в „свое время“. Наша вина перед Европой не в том, что мы были вынуждены начать эту войну, а только в том, что нам не хватило решимости вести ее с предельным фанатизмом»229. Пробыв некоторое время в резерве фюрера, он, желая участвовать в «великой судьбоносной борьбе», снова отправился добровольцем в действующую армию – в горнострелковое подразделение, и в апреле 1945 года был убит сербскими партизанами230.

На короткий срок в рабочую группу «офицеров-сборщиков» в Пскове Берлинский цейхгауз направил военного историка Вернера Хальвега, отвечавшего за сбор военных трофеев (оружия, военной формы, знамен и т. п.)231. Он – единственный член группы, который к моменту своего назначения еще не находился в том месте, где ему предстояло работать, а был специально откомандирован на оккупированную территорию Советского Союза из Германии. Сбор и передача предметов, представлявших военный интерес, видимо, всегда входили в число задач рабочей группы, но доказать это можно только применительно к тому времени, когда в ее составе действовал Вернер Хальвег, – основываясь на его донесениях232.

Кроме немцев в рабочей группе числились и русские специалисты. Главным среди них был новгородский археолог Василий Пономарев, который сотрудничал с немецкой службой охраны произведений искусства на протяжении всего периода оккупации, сначала в Новгороде, а с лета 1942 года в Пскове. Его основная заслуга – систематическая инвентаризация новгородских и псковских икон233, значительно облегчившая последующую их реституцию и идентификацию. За сотрудничество с оккупантами Пономареву грозило суровое наказание, поэтому в 1944 году он покинул Россию вместе с немецкими войсками и до 1970‐х годов жил в Марбурге.

Также из Новгорода были художницы Наталья и Татьяна Гиппиус – сестры русской поэтессы Зинаиды Гиппиус, жившей в эмиграции в Париже, – две пожилые дамы, с которыми, как писал Вернер Кёрте своей жене, «большевизм сыграл злую шутку»234. Они реставрировали иконы и подрабатывали тем, что изготавливали игрушки-сувениры. Сестры сотрудничали с немецкой службой охраны произведений искусства не только в Новгороде, но и по крайней мере некоторое время в Пскове. По понятным причинам, после своего возвращения на родину по окончании войны они это скрывали235. Немецкие войска во время отступления их тоже забрали с собой и вывезли в Германию236. Вернувшись в Новгород, они сначала подпали под подозрение в коллаборационизме, их допрашивали в НКВД, но никакого наказания они не получили. Впоследствии сестры Гиппиус участвовали в восстановлении новгородских музеев и помогали в организации первых послевоенных выставок.

Райнхольд Штренгер описывает случаи, когда командиры воинских частей стихийно, по личной инициативе принимали меры, чтобы спасти культурные ценности. Вопросы компетенций решались уже потом. Так, в ноябре 1941 года приказ позаботиться о произведениях искусства в Петергофском дворце и окрестностях получил искусствовед Харальд Келлер, находившийся в составе подразделения 212‐й пехотной дивизии237. Насколько можно судить по письмам Келлера, командир его дивизии Теодор Эндрес поручил ему, унтер-офицеру, исполнять функции офицера по охране произведений искусства, исходя из собственных соображений и без согласования с командованием группы войск238. Келлер должен был обеспечить сохранность произведений искусства в окрестных дворцах, а кроме того, вернуть те предметы, которые были унесены в штабные помещения и в офицерскую столовую. Об этом Келлер сообщает Вернеру Кёрте в письме, в котором он прямо отговаривает его от работы в службе охраны произведений искусства, характеризуя ее как дело чрезвычайно неприятное239;