Индия и греческий мир - Евгений Викторович Старшов Страница 21

упали на землю, кормчий Вселенной, словно бы отпустив кормило, отошел на свой наблюдательный пост, космос же продолжал вращаться под воздействием судьбы и врожденного ему вожделения. Все местные боги, соправители могущественнейшего божества, прознав о случившемся, лишили части космоса своего попечения. Космос же, повернувшись вспять и пришедши в столкновение с самим собой, увлекаемый противоположными стремлениями начала и конца и сотрясаемый мощным внутренним сотрясением, навлек новую гибель на всевозможных животных. Когда затем, по прошествии большого времени, шум, замешательство и сотрясение прекратились и наступило затишье, космос вернулся к своему обычному упорядоченному бегу, попечительствуя и властвуя над всем тем, что в нем есть, и над самим собою; при этом он по возможности вспоминал наставления своего демиурга и отца. Вначале он соблюдал их строже, позднее же – все небрежнее. Причиной тому была телесность смешения, издревле присущая ему от природы, ибо, прежде чем прийти к нынешнему порядку, он был причастен великой неразберихе. От своего устроителя он получил в удел все прекрасное; что касается его прежнего состояния, то, сколько ни было в небе тягостного и несправедливого, все это он и в себя вобрал, и уделил живым существам. Питая эти существа вместе с Кормчим, он вносил в них немного дурного и много добра. Когда же космос отделился от Кормчего, то в ближайшее время после этого отделения он все совершал прекрасно; по истечении же времени и приходе забвения им овладевает состояние древнего беспорядка, так что в конце концов он вырождается, в нем остается немного добра, смешанного с многочисленными противоположными свойствами, он подвергается опасности собственного разрушения и гибели всего, что в нем есть. Потому-то устроившее его божество, видя такое нелегкое его положение и беспокоясь о том, чтобы, волнуемый смутой, он не разрушился и не погрузился в беспредельную пучину неподобного, вновь берет кормило и снова направляет все больное и разрушенное по прежнему свойственному ему круговороту: он вновь устрояет космос, упорядочивает его и делает бессмертным и непреходящим». Мысль о космосе как живом существе выражена и в «Тимее»; он совершенен, не причастен недугам, сферообразен, получает пищу от своего собственного тления, имеет душу (30–34). Человек – «микрокосм», подобие большого космоса, состоящий из души (ее бессмертная часть творится самим демиургом), и тела, создаваемого (со смертной, неразумной частью души) из четырех стихий, «занятых» у Космоса с обещанием вернуть их, низшими божествами – это разделение души на бессмертную и смертную части, из которых вторая делится еще пополам, на причастную приказам рассудка помощницу и «звериную», потворствующую инстинктам, удержалось вплоть до Иоанна Дамаскина (хоть он и не говорит о смертности двойной «неразумной части души»), равно как и состав тела из четырех стихий (см.: «Точное изложение православной веры», II, 12).

Конечно, сравнение Платона с индийскими учениями объективно свидетельствует о том, что он «вознесся» над ними, преодолев их антропоморфизм в отношении божества, блестяще оперирует диалектикой (в противовес индийской опоре на чувства, интуицию), достигает неведомых Индии глубин абстракции, с которыми может сравниться только китайское учение о Дао, вырабатывает эстетико-этическое учение о благе как начале всего, о гармоничном космосе (ср. даосское «спокойствие создает порядок в мире»; «знание гармонии называется постоянством, знание постоянства называется мудростью») и т. д. Но в одном он «проиграл». Древняя Индия начинает отход от системы варн, ошибочно называемых у нас кастами (варны – явление социальное, а касты – это их дробления «по профессиональному признаку», их гораздо больше, порядка 3000). Это видно и в индуизме: «Во всех сословиях есть чандалы, во всех сословиях – брахманы; есть чандалы среди брахманов, есть брахманы среди чандал». «Законы Ману» (III, 13) уже допускают «перекрестного опыления»: «Для шудры предписана жена только касты шудр; для вайшьи – той и своей касты; для кшатрия – тех обеих, а также своей; для брахмана – тех [трех], а также своей». Платон же в своей теории государственной «пирамиды» (см. «Государство» и «Законы») фактически предлагает установить в Греции кастовую систему – да и править государством, на самой верхушке этой пирамиды, должны философы – те же брахманы, только более образованные и с более широкими взглядами; а поддерживает их сословие стражников (воинов) – те же кшатрии; внизу – самая широкая масса, основание «пирамиды»: торговцы, ремесленники и крестьяне. Впрочем, «касты» Платона хотя и наследственны, но не закрыты, и в этом их основное отличие от индийских варн: философы-правители избираются из одаренных стражников, да и простолюдин, в принципе, может через «среднее сословие» выйти в философы, и недостойный сын философа или стражника записан в простолюдины. У индийцев все предопределено изначально, раз и навсегда, когда боги приносили в жертву пурушу (Ригведа, X, 90):

Когда разделили пурушу, на сколько частей он был разделен?

Чем стали уста его, чем руки, чем бедра, ноги?

Брахманом стали его уста, руки – кшатрием,

Его бедра стали вайшьей, из ног возник шудра.

Однако этот идеологический отход от системы варн в Индии практически не удался, ибо, начиная с древнейших времен, когда царь Аджаташатру сказал брахману Гаргье: «Противно обычаю, что брахман приближается к кшатрию [чтобы учиться у него]» («Брихадараньяка-упанишада», II, 1, 15), и заповедано «не попрекать брахманов» («Чхандогъя-упанишада», II, 20, 2), и доселе так остается, если не вспоминать индийские народные сказки про жадного брахмана («Разбитый горшок», «Брахман и дикие гуси»), глупого брахмана (так сказка и называется), ленивого брахмана («Потонувший горшок») и суровую буддийскую легенду о жестоком брахмане, подкупленном старшими царскими женами и приказавшем царю замуровать беременную младшую жену, или о брахмане столь жадном, что не позвал врача к своему умирающему сыну («Дхаммапада», притча о Маттхакундали); рассказ о брахманской девице Чинче, пытавшейся скомпрометировать Будду («Вопросы Милинды», III, 1, Вопрос 1 [1] и т. п. Вот фрагмент притчи о лживом брахмане из «Дхаммапады»: «Однажды один лживый брахман влез на дерево перед городскими воротами Весали и повис вниз головой на одной из веток, как летучая мышь. Вися в таком неудобном положении, он бормотал: “О, люди! Принесите мне тысячу голов скота, много серебра и рабов. Если вы мне этого не принесете и я упаду с дерева и умру, ваш город превратится в руины”. Люди в городе, боясь, что с городом может случиться несчастье, если брахман упадет и умрет, принесли ему все, что он просил, и умоляли его слезть. Монахи, услышав об этом, рассказали о нем Будде, на что Будда ответил, что можно обмануть только невежественных людей, но не мудрых».

Вспоминается, как в отель Гоа заехал какой-то индус, явно