Андрей Иванов - Повседневная жизнь французов при Наполеоне Страница 10

У каждого края — своя специализация: чего-то много, чего-то не хватает, а то и нет вовсе. «Бедный Артур Юнг! — восклицает историк Фернан Бродель[102]. — Он так огорчался, что не может найти чашку молока между Тулоном и Канном!»

Во время путешествия Юнга скотоводство было не самым прибыльным делом. Один документ так описывал экономику откорма: «Купив [быка] за 200 ливров, его продают после откорма за 300, [но] барыш составляет от 60 до 70 ливров».

Французские провинции не похожи друг на друга — и природой, и направлением хозяйства, и характером людей. «Поясню читателю, — говорит Стендаль, уроженец Гренобля, — что в Дофине можно встретить свою особую манеру чувствовать — остро, упорно, сознательно, которой я не встречал ни в каких других краях. Для внимательного наблюдателя музыка, пейзажи, романы должны меняться с каждыми тремя градусами географической широты. Например, у Баланса на Роне кончается провансальский характер и начинается характер бургундский, который между Дижоном и Труа сменяется парижским — вежливым, остроумным, поверхностным, — словом, уделяющим много внимания другим.

Характер дофинезца отличается стойкостью, глубиной, умом и хитростью, которой тщетно было бы искать в соседней провансальской или бургундской цивилизации. Там, где провансалец разражается яростными проклятиями, дофинезец размышляет и советуется со своим сердцем».

Революция отменила деление страны на провинции с их штатами (парламентами) и заскорузлой системой управления. Теперь Франция состоит из департаментов.

Бурбоны вернутся к власти в 1814 году, но ничего не станут менять в новой системе деления страны. Когда герцог Ангулемский[103] прогуливался среди мостов, каналов и дорог, ему верноподданнически напомнили о том, что все это было сделано провинциальными штатами еще до революции. Он сухо ответил: «Мы предпочитаем департаменты провинциям».

Франция — крестьянская страна. Уровень урбанизации составлял в 1800 году 12% и был ниже, чем в Англии (23%), Италии (17%), Нидерландах (37%), Португалии (16%), Испании (13%).

В 1790-е годы помещичьи участки земли были пущены в обращение. Многие крестьяне увеличили свои наделы, прикупили землю. Генерал Лафайет[104], находившийся в изгнании, получает сведения о положении в стране и пишет своему бывшему адъютанту Латур-Мобуру[105] «Вы знаете, сколько в ваших краях было нищих людей, умиравших с голоду; теперь их почти не видно».

Не все так замечательно, как кажется генералу, но налицо хорошие урожаи и общее оживление. В годы революции в рекруты не брали семейных, а потому юноши женились, начиная с шестнадцатилетнего возраста. У них рождались дети. Времена тяжелые, Республика воевала с врагами свободы, но население Франции увеличивалось.

В экономическом отношении новая Франция — это единый рынок без внутренних таможен и свободное перемещение товаров. Крестьяне работали с утра до вечера, но они могли свободно распоряжаться продуктами своего труда.

Каким был быт большинства сельских жителей тех времен? Он очень тяжел до революции, когда в неурожайные годы ежегодно умирали от голода сотни тысяч людей, он труден и в 1790-е годы. Но в жизни крестьян произошли существенные перемены — отошли в прошлое изнурительные феодальные повинности, труженики стали собственниками земли.

«Таким образом, — пишет Фернан Бродель, — бедная, нищая, трудолюбивая, простодушная, но при этом наделенная тяжелым характером, скупая — по природе или по необходимости — Франция уцелела; жителям этой Франции приходилось экономить соль и длинные толстые контрабандные спички; всю ночь сохранять огонь под слоем золы, чтобы наутро не разжигать очаг заново; печь хлеб не чаще раза в неделю и еще: всю жизнь довольствоваться — и мужчинам, и женщинам — всего одним парадным платьем; делать все, что можно (пищу, дом, мебель, одежду), своими руками: так, крестьяне в Коррезе еще в 1806 году «носят одежду из толстого домотканого сукна, которое сваляли своими руками из шерсти своих овец»; зимой, в холода, спать рядом со скотиной, согреваясь ее теплом; не иметь никаких удобств, соответствующих требованиям современной гигиены, и, экономя свечи, «идти вслед за солнцем» и даже впереди него: «Большая часть населения [встает] на рассвете, утренняя месса повсеместно начинается еще до зари».

Новая эпоха отличалась от дореволюционной прежде всего тем, что крестьянин получил возможность работать на себя. Возросла культура аграрного производства. Теперь люди думали о том, как улучшить свое хозяйство, и быстро осваивали прогрессивные приемы его ведения.

Вот что писал знаменитый ученый и выдающийся организатор промышленности Шапталь[106]. «Культура травосеяния сделала громадные успехи и обогатила сельское хозяйство; травосеяние доставляет обильный корм скоту, позволяя увеличивать стада и тем самым усиливать унаваживание… Громадное количество перемещений собственности и создание большого числа собственников содействовали прогрессу сельского хозяйства: новый собственник с жаром занимается обработкой земли. В тех местах, где владения огромных размеров едва могли прокормить одну семью, события заставили произвести раздел, вся земля пошла в обработку, и доходы удесятерились».

Доходы таковы, что позволяют развивать производство и улучшать качество жизни крестьян. Пёше отметил в «Началах статистического учета…» (1805 год): «Сегодня во Франции потребляется больше хлеба и мяса, чем прежде. Сельский житель, знавший лишь грубую пищу и сомнительные для здоровья напитки, сегодня имеет в своем распоряжении мясо, хлеб, хорошие пиво и сидр. По мере роста благосостояния земледельцев колониальные товары (такие, как сахар и кофе) получили в деревне широкое распространение».

Многие сельские жители обзавелись приличными и удобными кроватями, чаще всего из орехового дерева. Прочные шкафы пришли на смену простым сундукам. На стенах висят красивые часы. Подсвечники, фарфоровые сервизы и другие предметы обихода дополняют картину домашнего достатка и уюта.

«Рабочая одежда по-прежнему груба, — пишет Жан Тюлар[107], — и делается из холста или саржи — особенно для мужчин, женские же корсеты и юбки изготовляются из кисеи. Повсеместно, кроме юга, где крестьяне ходят босиком, носят сабо. Но по воскресеньям появляются куртки, жилеты, брюки и даже башмаки».

Вот и появились «хорошие фермеры»!

Мир мадам Тюссо

Войны и революции уносят жизни многих людей. А искусство отражает реальность, в том числе самую жестокую. Новые формы творчества порой возникают под воздействием трагических обстоятельств.

В романе «Девятое Термидора» Марк Алданов[108] рисует такую картину: «В ящике лежал Робеспьер… Голова… лежала между раздвинутыми полукругом ногами приблизительно посредине ящика. На фиолетовом шелке кафтана она выделялась восковым пятном, густо залитым кровью. К рыжим волосам кое-где присохла белая пудра. Кафтан был изорван, и худое тщедушное тело виднелось из-под рубахи. Синий кусочек стекла криво повис сбоку от носа. Другой глаз, не прикрытый разбившимися очками, казался тоже стеклянным. Но что-то в нем сохранилось живое, и оно делало его страшнее всего остального, страшнее даже ног, раздвинутых точно для пляски. Это ужас проскользнул в останавливающемся зрачке в ту последнюю секунду, когда внизу, под собой, уже под ножом, Робеспьер увидел в корзине палача отрубленные головы друзей».

В то время еще не было фотографии, но уже существовал мир масок и фигур, вылепленных из воска. 33-летняя Мария Гросхольтц успела запечатлеть и самого Робеспьера, и его друзей. А кроме них — еще и Вольтера, Руссо, Франклина, Мирабо, казненных Людовика XVI, Марию-Антуанетту и других видных людей века.

«Ее отец был солдатом и участвовал в Семилетней войне… Он погиб за два месяца до рождения девочки… Овдовевшая мать работала экономкой в доме доктора Филиппа Куртиуса…»

Такова официальная информация, предоставляемая лондонским Музеем мадам Тюссо. Но говорят, что отец Марии Гросхольтц был потомственным палачом. Мастера этой профессии составляют своеобразный «клуб», а его члены будут относиться к Марии «по-свойски».

Когда для работы ей понадобились настоящие волосы, она получала их с голов гильотинированных. Заплечных дел мастера знали, что она — «дочь того Гросхольтца», и давали ей все необходимое. Мария отмывала окровавленные головы и продолжала работать над своей коллекцией.

А спустя годы эдинбургский палач Джон Вильямс разрешил ей доступ в городскую тюрьму, и Мария снимала маски с приговоренных к смерти преступников. Порой она делала это и после казни.

Так мадам Тюссо наполняла новым содержанием «Комнату ужасов» своего лондонского музея.