Элли и арфист - Прайор Хейзел Страница 7

– О, Дэн! – только и промолвила она. И добавила: – Я могу звать вас Дэн, не так ли?

Я ответил, что может, и она повторила:

– О, Дэн! Она еще прекраснее, чем прежде!

Элли говорила об арфе. Я поставил ее у окна на маленький табурет из вишневого дерева, чтобы инструмент находился на нужной высоте, когда она будет сидеть и играть.

Она обернулась и увидела книги, оставленные мною на столе. Она стала брать их одну за другой и читать названия: «Как играть на кельтской арфе: пошаговое руководство»; «Легкие мелодии для начинающих арфистов»; «Руководство Харпера»; и, наконец, «Хватит ли у вас смелости?»

Она подошла к инструменту и так нежно коснулась пальцем струны, что арфа едва слышно зашептала.

Я сказал, что ей следует поиграть сейчас. Я добавил, что под словом играть я подразумеваю не игру профессиональных музыкантов, которую можно слышать, когда они находятся на работе, а то, как играют дети, когда им весело. Она кивнула, и ее голубой шарфик затрепетал.

Я спустился вниз и оставил ее одну.

6

Элли

– Не повстречала ли ты еще каких-нибудь странных мужчин, предлагающих тебе арфы?

Я едва слышно хихикнула. Клайв убежден, что Эксмур кишит чудаками, что, возможно, это мне на руку.

– Нет. А жаль, правда. – Я под впечатлением от своей актерской игры. Это идеальный баланс между сожалением, иронией и беспечностью.

Он качает головой и закатывает глаза.

– Такое могло произойти только в Эксмуре!

Клайв даже не догадывается о происходящем. Он не подозревает, что в ту минуту, когда он выезжает на работу, я каждый день отправляюсь в свое собственное путешествие, чтобы посвятить себя тайному увлечению.

Когда я прихожу в амбар, Дэн обычно работает над своим текущим проектом – арфой в средневековом стиле из платана. Он радостно приветствует меня, но мы перекидываемся лишь парой фраз, после чего я поднимаюсь наверх. Я немного перебираю струны, прислонив один из самоучителей игры на арфе к деревянному бруску, так, чтобы я могла его видеть, и хмуро смотрю на ноты на странице. Иногда стук молотка или шум машин снизу прерывают мою робкую игру.

Около двенадцати ко мне заходит Дэн с бутербродами. Всегда бутерброды, всегда нарезанные треугольниками и разложенные на тарелке в геометрическом порядке. Он ни разу не предложил мне горячего напитка, хотя из кухни часто доносится аромат кофе. Дэн словно следует определенным моделям поведения, но по-прежнему остается для меня загадкой. Я понятия не имею, что творится у него в голове, и его странные комментарии часто застают меня врасплох. Но я поняла, что мои первоначальные подозрения совершенно не обоснованы. Дэн не лжет. Я уверена, что эти фотографии на его пробковой доске – просто фотографии людей, которым он продал арфы, потому что ему нравится представлять себе, как на каждой из его арф кто-то играет. Вряд ли он виноват в том, что все покупательницы женщины и все привлекательны (особенно та, что в центре).

Я начала играть на арфе несколько недель назад, и единственный человек, которому я об этом рассказала – моя самая близкая подруга, Кристина. Она принадлежит к числу людей, которых Клайв назвал бы эксцентричными. Она одевается в длинную струящуюся одежду, обычно ярких размытых цветов. Эта одежда либо органическая, либо сделана из шерсти яка. Кристина владеет небольшим магазинчиком в Порлоке, где продает серьги, кулоны и другие безделушки, которые делает сама. Место, где она живет, – крошечный скрипучий домик в деревне в пяти милях отсюда. Я навещаю как можно чаще, потому что, какой бы жизнерадостной она ни была, я знаю, что ей одиноко.

– Элли, слава богу, ты здесь! – воскликнула она и прижала меня к себе, держа в руках чашку чая и блинчик, в ту минуту, когда я вошла к ней. – Я страдаю от Алекс-абстинентного синдрома.

Кристина забеременела в шестнадцать лет. У нее родился обаятельный, но довольно безответственный Алекс. После рождения сына у Кристины было два мужа, ни один из них не горел желанием становиться его отцом. Сейчас Алексу восемнадцать, и недавно он отправился в Эксетер вкушать радости университетской жизни.

– Как у него дела? – спросила я.

– Грубит преподавателям и терпеть не может писать эссе.

Я слушала ее ворчание, ела оладьи, пила чай, гладила ее кошку и пыталась представить, каково это – иметь восемнадцатилетнего сына. Как изменилась бы моя жизнь, если бы я была матерью. Я всегда предполагала, что у меня будут дети, но они все отказывались материализоваться, и поскольку этого до сих пор не произошло, я понимала, что это вряд ли произойдет сейчас, когда мне почти тридцать шесть. Клайв, кажется, не возражает («Главное, чтобы ты была счастлива, детка»). Никто из нас не горит желанием обращаться за медицинской помощью, так что я полагаю, что этот вопрос закрыт. Моя сестра говорит, что дети – это больно, но приятно. Иногда, когда я играю с маленькими племянниками и племянницами, я ощущаю, что в моей жизни есть огромная, ничем не заполненная, дыра. Но отец однажды сказал мне, что бесполезно размышлять о том, как что-то могло сложиться иначе, поступи ты по-другому, потому что уже ничего не изменишь. Менять можно только то, что будет.

Я встряхнула головой, прогоняя грустные мысли, и поделилась с Кристиной своими новостями об арфе.

– Молодец, Элли! Я всегда знала, что в тебе скрывается творческая натура.

Кошка (которая, как я подозреваю, понимает больше, чем показывает) посмотрела на меня зелеными глазами.

– А ты что думаешь, Мява?

Большую, ленивую кошку Кристины с черепаховым окрасом зовут Мява, потому что Кристина утверждает, что это честно, когда животные в состоянии произнести свое имя. Мява дернула кончиком хвоста и дважды произнесла свое имя, что, однако, особой пользы не принесло.

– Кристина, я по уши влюблена, – призналась я. – В арфу. И в равной степени я ее боюсь. Я не понимаю ни слова из самоучителей по игре на арфе и понятия не имею, что я делаю, но звук этого инструмента! Он как глоток свежего горного воздуха… или луч солнечного света, колышущийся на воде. Как зеленая травка на опушке леса. Даже если я просто вожу пальцами вверх-вниз по струнам, это… вааауууу!

Мои руки закружились в воздухе, пытаясь донести до нее смысл сказанного.

– Элли, я так за тебя счастлива! – улыбнулась Кристина. – Тебе требовалось что-то подобное. Все это творчество чертовски важно. Каждый раз, когда я начинаю скучать по Алексу, я заставляю себя начать новый проект, и это всегда помогает.

– Да! Здорово, что у тебя есть твои украшения. – В тот день на Кристине была пара самодельных сережек. Они поблескивали бледно-жемчужно-зеленым цветом на фоне темных волос. – Ты умница, что создаешь такие великолепные вещи.

– Ты тоже создаешь великолепные вещи! Ты сочиняешь великолепные стихи, – похвалила меня она не на сто процентов искренне. (Кристина прочитала несколько моих стихотворений. Она меня всегда хвалит, но я знаю, что она о них невысокого мнения). – А теперь еще и на арфе играешь! – Она закурила сигарету, и я сочувственно погладила Мяву по голове: эта кошка проводит слишком много времени за пассивным курением.

– Но это же музыка, – благоговейно прошептала я Кристине. – Музицируют талантливые люди, а не такие, как я!

Она неодобрительно хмыкнула.

– Насколько я вижу, у тебя есть для этого все необходимое: пальцы, большие пальцы. Чувствительность. Арфа.

– Да, пальцы у меня есть; чувствительность – возможно! Арфа – да, сейчас есть! Но мне не хватает кое-чего важного.

– Дай угадаю, – сказала она. – Уверенности в себе.

– Да, но я не это имела в виду. Есть еще кое-что, чего мне не хватает.

Она выдохнула облако дыма.

– Продолжай.

Я нахмурилась:

– Одобрения мужа.

Подруга пренебрежительно махнула рукой:

– Незначительная деталь. Неважная. С этим разберешься потом. Со временем.