У кромки моря узкий лепесток - Альенде Исабель Страница 52

— Я тебе напишу, — были последние слова, которые Карме сказала ему в аэропорту.

Марсель учил английский с тем же молчаливым упорством, с каким когда-то отказывался говорить на каталонском, и за несколько недель вполне адаптировался в Колорадо. Он приехал в начале золотой осени, а еще через несколько недель выпал снег. Марсель записался в две группы: велосипедных фанатов, которые тренировались, чтобы однажды пересечь Соединенные Штаты от Тихого океана до Атлантического, и любителей лазать по горам. Виктор так никогда и не увидел спортивных достижений сына, потому что из-за творившихся в стране беспорядков, манифестаций, стачек, забастовок и напряженной работы не нашел времени для поездки в Америку, зато пару раз удалось съездить к сыну Росер, которая по возвращении домой сообщила остальным членам семьи, что в Колорадо Марсель сказал столько английских слов, сколько за всю жизнь не сказал по-испански. Он сбрил бороду, а волосы заплетает в короткую косичку на затылке. Карме была права, он стал похож на Домингина. Вдали от семейной разноголосицы, конфликтов и произвола, царивших в Чили, в тихой заводи среди интеллектуалов университета он углубился в разгадку таинственной природы камней и впервые чувствовал себя комфортно. Там он не был сыном беженцев, он никогда не слышал, чтобы кто-то говорил о Гражданской войне в Испании, да и вообще среди его знакомых мало кто мог указать на карте Чили, а тем более Каталонию. В этой чужой реальности, где говорили на другом языке, он обзавелся друзьями, а через несколько месяцев снял крошечную квартирку, где поселился со своей первой подругой, девушкой с Ямайки, которая изучала литературу и печаталась в газетах. Во время своего второго визита в Колорадо-Спрингс Росер с ней познакомилась и, вернувшись в Чили, доложила, что девушка не только красивая, но еще и очень веселая и говорливая, совсем не такая, как Марсель.

— Успокойтесь, донья Карме, ваш внук наконец поумнел. Ямайская девушка научила его танцевать под карибские ритмы своей страны. Если бы вы видели, как он извивается, словно африканец, под дробь ударных и маракасов, то не поверили бы собственным глазам.

Как Карме и опасалась, ей не довелось больше обнять внука, как не довелось познакомиться с девушкой с Ямайки и другими подругами Марселя, не увидела она и правнуков, продолживших род Далмау: она умерла во сне в тот самый день, когда ей исполнилось восемьдесят шесть лет и в патио[37], под большим навесом, уже были расставлены праздничные столы. Накануне вечером ее, как всегда, мучил кашель заядлого курильщика, в остальном она чувствовала себя здоровой и с нетерпением ждала дня рождения. Джорди Молине разбудили солнечные лучи, проникавшие сквозь жалюзи, и он нежился в постели в ожидании, когда аромат свежих тостов подскажет ему, что уже пора вставать, надевать шлепанцы и идти завтракать. Прошло несколько минут, прежде чем он сообразил, что Карме лежит с ним рядом, неподвижная и холодная, словно мраморная. Он взял ее за руку и замер, слезы полились сами собой, он плакал и думал об ужасном предательстве: она ушла первой, оставив его одного.

Росер обнаружила Карме около часу дня, когда приехала на машине с тортом и шариками, чтобы накрыть на стол до прихода повара с помощниками. Ее удивила царившая в доме тишина, полумрак и опущенные жалюзи, словно все в доме застыло. Она окликнула свекровь и Джорди из гостиной, прежде чем пошла искать их в кухню или решилась заглянуть в спальню. Позже, немного придя в себя, она взяла телефонную трубку и позвонила, сначала Виктору в больницу, а затем Марселю, в гостиницу в Буэнос-Айресе, где он, по случайному совпадению, находился с группой студентов, и сказала им, что бабушка умерла, а Джорди исчез.

Карме много раз просила, если она умрет в Чили, чтобы ее похоронили в Испании, где покоятся ее муж и сын Гильем, а если она умрет в Испании, чтобы ее похоронили в Чили, потому что она хочет быть поближе к остальным членам семьи. Почему так? Да потому, мать вашу, добавляла она, смеясь. Но это была не шутка, это был страх остаться вдали от любимых, страх разлуки, потребность жить и умереть рядом со своими близкими. Марсель прилетел в Сантьяго на следующий день. Бдения над бабушкой проходили в доме, где она девятнадцать лет прожила с Джорди Молине. Церковного обряда не было: последний раз ее нога ступала в церковь, когда Карме была еще девочкой, еще до того, как она влюбилась в Марселя Льюиса Далмау. Однако в какой-то момент в доме появились, хотя их никто не звал, двое святых отцов из «Маринолла»[38], что жили неподалеку, партнеры Карме по торговому обмену: они снабжали ее сигаретами, присланными из Нью-Йорка, а она их — копченой ветчиной и сыром с плесенью, которые Джорди доставал по нелегальным каналам. Священники устроили незапланированную погребальную службу, такую, как нравилось Карме, с гитарой и пением, и безутешным на ней был только ее внук Марсель, у которого сложились особенные, очень близкие отношения с бабушкой. Он выпил два стакана виноградного самогона, сидел и плакал, потому что так и не успел высказать Карме своей нежности, поскольку стыдился выражать собственные чувства, потому что отказывался говорить в семье на каталонском, потому что частенько посмеивался над ее ужасной едой, потому что редко отвечал на ее письма… Он был ближе, чем все остальные, сердцу этой старой женщины, резкой и властной, которая писала ему ежедневно, с того дня, как он уехал в Колорадо, и до последнего дня своей жизни. С тех пор единственным, с чем никогда не расставался Марсель, куда бы его ни забросила судьба, была обувная коробка, перевязанная бечевкой, хранившая триста пятьдесят девять писем от его бабушки. Виктор сидел рядом с Марселем, молчаливый и печальный, думая о том, что его небольшая семья лишилась главной опоры, на которой держалась. Ночью, оставшись вдвоем с Росер в их комнате, он так ей и сказал.

— Главной опорой нашей семьи всегда был ты, Виктор, — поправила она мужа.

На поминки пришли соседи, давнишние коллеги и ученики школы, где Карме преподавала много лет, ее друзья по тем временам, когда они с Джорди ходили в таверну «Виннипег», и друзья Виктора и Росер. В восемь вечера прибыли карабинеры и заблокировали квартал мотоциклами, чтобы освободить проезд трем синим «фиатам». В одном из них приехал президент, пожелавший выразить соболезнование своему партнеру по шахматам. Виктор купил на кладбище участок земли, чтобы при этом рядом с могилой матери оставалось место и для других членов семьи: для Джорди, а может, и для останков отца, если когда-нибудь в будущем их удастся перевезти из Испании. Именно в тот день Виктор осознал, что теперь окончательно принадлежит Чили. «Родина там, где покоятся наши близкие», — всегда говорила Карме.

Между тем полиция искала Джорди Молине. У старика не было другой семьи, кроме Карме, общими же у них были и друзья. И никто не видел его. Полагая, что он заблудился, потому что уже слегка страдал деменцией, да и ходить долго не мог, Далмау расклеили объявление с его фотографией в витринах магазинов своего квартала, а на случай, если он вернется самостоятельно, не запирали дверь в доме на ключ, чтобы Джорди мог войти. Росер считала, что он ушел из дому в пижаме и шлепанцах, поскольку, как ей показалось, вся его одежда и обувь остались в шкафу, но она не знала наверняка. Это подтвердилось летом: когда русло реки Мапочо пересохло, в зарослях наконец нашли останки старика, вместо одежды на нем обнаружили лишь клочья пижамы. Прошел целый месяц, прежде чем личность Джорди была установлена и тело передали Виктору и Росер Далмау, чтобы те смогли похоронить его рядом с Карме.

Несмотря на проблемы разного рода, галопирующую инфляцию и катастрофические новости, распространяемые в печати, правительство Сальвадора Альенде не утратило поддержки народа, продемонстрированной на парламентских выборах, что и привело левых к неожиданной победе. Стало ясно, что экономического кризиса, который должен был вызвать все возрастающую ненависть, недостаточно, чтобы покончить с Альенде.