Призрачный рай - Mila Moon Страница 50

— Название концерта очень… необыкновенное, — задумчиво произнесла девушка, вытирая стол. — Рай без ангелов… Рай ведь не существует без них. Очень грустно, будто они покинули его. Чувствуется печаль и одиночество в этой фразе…

Тяжело вздохнул и равнодушно кинул, прерывая ее речь:

— Ничего особенного. Это просто концерт, Ливия.

Она странно посмотрела на меня и продолжила убирать помещение.

— Да, просто концерт, ты прав.

Я остановился в дверях комнаты и оперся плечом, несколько секунд размышляя.

— Ты вечером свободна?

Ливия прервала уборку и смахнула с лица светлые пряди.

— Да.

— Тогда приглашаю на день рождения, колючка. Клуб на Манхэттене сегодня в нашем распоряжении. Будет весело, — выделил последнее слово и поиграл бровями.

— О, ну, э-э-э… — начала она невнятно мямлить, — спасибо, но нет… это не для меня.

— Да ладно тебе, в прошлый раз ты хорошенько… расслабилась, — поддел ее и увидел, как щеки девушки вновь вспыхнули. — Отказ не принимается, — добавил серьезно, скрывая улыбку.

— Оззи, спасибо за приглашение, но… вряд ли, — вздохнула Ливия, меняясь в лице. Карие глаза потускнели, и я хотел спросить, может, что-то с Коди, но не стал давить. У нее сейчас не самые лучшие времена.

— Ладно, но если надумаешь, обязательно приезжай.

— Спасибо и с днем рождения, — едва заметно улыбнулась она, и мои губы растянулись в искренней улыбке в ответ.

«Это будет очень насыщенный день».

***

Роскошный зал, названный в честь скрипача Айзека Стерна, заполнялся ценителями классической музыки и поклонниками ирландской пианистки, композитора Арин О'Кифф. Я чувствовал себя очень необычно и странно, ведь не слушал классики десять лет и никогда не посещал такие концерты. Чтобы не выделяться, даже надел черную рубашку и брюки. Свой побег из отеля пришлось объяснить «важными неотложными делами». От Купера и друзей не так-то просто отвязаться и что-то скрыть, но я всегда найду нужные слова и лазейки.

Взгляд блуждал по красивому помещению, оформленному в стиле ренессанс. Высокий потолок с выступающими арками и лепкой, стены цвета слоновой кости — здесь царила особая, неведомая мне, атмосфера. В брошюрах я прочитал, что выступать в Карнеги-холле очень престижно — этого хотел бы каждый музыкант, мечтающий об успехе и признании. Арин достигла этого. Она — мировая звезда классической музыки. А я всего лишь один из зрителей, которого она не заметит…

Тяжелая красная портьера стала медленно подниматься, свет приглушили, и зрители в предвкушении зааплодировали. Я поддался немного вперед — Купер достал отличный билет на балконе ближе к сцене — прислушался и обратил внимание на дирижёра. Сначала вступила скрипка, затем подхватила флейта и, когда портьера полностью поднялась — фортепиано.

В душе творилось что-то невообразимое, когда смотрел на нее. Только почему не злость? Где, черт побери, ярость? Когда я смотрел на афишу, испытывал вовсе другие чувства: отвращение, ненависть, гнев, а сейчас… Я снова был маленьким мальчиком в теле взрослого парня, который смотрел на маму — великую артистку, которой восхищались и боготворили.

Десять лет… Десять лет я не видел Арин, и теперь впитывал ее черты: сосредоточенная, но в то же время расслабленная. Ее музыка была такой же легкой, невесомой, задевающей сердце и заставляющая затаить дыхание. Только теперь я не сидел рядом с ней — я был обычным слушателем, который пришел насладиться музыкой.

В голове возникали сотни вопросов. Видела ли она записку? Знала, что я здесь и смотрю на нее? Чувствовала, что один из зрителей — это ее сын?

Мелодия завершилась, я облегченно вздохнул и расслабился, расстегивая верхнюю пуговицу. Арин поклонилась и, как только аплодисменты затихли, сказала:

— Добрый вечер. Я рада приветствовать вас на своем концерте «Рай без ангелов».

Даже голос… Голос такой же, с легким акцентом. «Это самая идиотская идея в твоей жизни, Лавлес. Надо было просто бухать и отмечать долбанное двадцатилетие, но нет же… тебя понесло на концерт мамочки».

— Сегодня вы услышите уже полюбившиеся произведения, но они зазвучат по-новому, окажитесь в Раю, который оставили ангелы. Каково жить там, где чувствуешь себя одиноко?

«Лгунья. Лгунья. Какая же ты лгунья, Арин», — думаю, разглядывая ее, ловлю знакомую мимику, улыбку, которую дарит зрителям. Она обращает внимание на зал, раздаются аплодисменты и новая композиция, с той же ноткой грусти — ею пропитаны сегодня все произведения.

Слушая ее, глядя на то, как порхают изящные пальцы над клавишами, с каким усердием и любовью она играет, дарит людям прекрасную музыку, становится тоскливо. Потому что раньше Арин играла только для меня… Теперь радостный взор, улыбка проданы чужим людям.

Глаза скользят по аудитории, восхищенным блестящим глазам. Неужели… Неужели незнакомые люди важнее, чем семья? Неужели их «любовь» — это то, чего она так желала? Стоило это того, чтобы потом жить в Раю, где ей будет не спокойно? Теперь на ее запястьях нет наручников, но она несчастна, как и музыка, которая разливается по залу.

Они ведь не знают, не слышат этого, не понимают тебя, Арин. Они — не я. Они никогда не заглянут в твою душу и не почувствуют ее. Никогда. Так почему ты променяла меня на чужаков?

Это не свобода, когда твоя душа болит.

После небольшого перерыва она возвращается, и я снова задаю сотни «Почему». Музыка уносит меня в детство, в Эдмонтон, а ее взгляд скользит по залу. Лишь на доли секунды я понимаю, что она ищет меня среди других. Она увидела кольцо, записку, знает, что я здесь, смотрю на нее, слушаю… «Но ты не увидишь моих глаз теперь, они потерялись среди сотни других, которые с восхищением устремлены на тебя, Арин. Я ведь так мало значу, не так ли?»

Каждый звук фортепиано, нажатие клавиш, минорная атмосфера, будто хочет что-то сказать — ее музыка живая, только не найдет путь домой. Ты ведь сама оставила Рай, Арин, и бросила ангелов.

Я не заметил, как концерт подошел к концу, погрузившись в воспоминания и забывшись в музыке. То, что рвалось наружу, досада, негодование, злость… растворились. Я был впечатлен и не знал, что наша встреча так повлияет на эмоции, которые затухнут. Дикий зверь мирно лежал и смотрел печальными зелеными глазами.

— Это композиция особенная для меня, — произносит Арин, и ее губ касается слабая улыбка. — Она называется «Ta bron orm». Beidh tú logh dom, mo aingeal? (с ирл. «Простишь ли ты меня, мой ангел?»)

Ладони впиваются в подлокотники кресла, тело напрягается, когда она говорит по-ирландски, обращаясь ко мне. Пальцы касаются клавиш, и все вокруг замирает. Есть я, она, музыка — нам больше никто не