432 часа - Джессика Гаджиала Страница 5

— Он прав, — согласился Сойер. — Вы не окажете ей никакой услуги, загоняя себя в землю. Отдохните. Мы продолжим расследование с этого момента. Но если у вас есть какие-либо мысли или вопросы, контракт с нами означает доступ к нам круглосуточно, поэтому не стесняйтесь обращаться к Броку или любому из нас, — сказал Сойер, забирая документы у Мардж, когда она вошла.

— Спасибо. Хорошо. Давайте сделаем это официально.

Затем, вот так просто, мне поручили вести одно из наших крупнейших дел.

Однако в то время мы этого не знали.

И я, конечно, ни хрена не представлял, что меня ждет, когда я, наконец, познакомлюсь с неуловимой Мирандой Коултер.

Глава 3

Миранда

Я сорвала с ног дурацкие, дешевые, белые тапочки в полоску и швырнула их на пол со вздохом облегчения, что мне больше никогда не придется их надевать.

Ну, что ж, когда тебя держат взаперти против твоей воли, тебе не разрешено носить обувь. Так что пришлось довольствоваться носками-тапочками.

Элис, девушка, с которой я жила в одной палате, вполне нормальная женщина, у которой была долгая история с биполярным расстройством, сказала мне, что у нее целый ящик комода был забит такими тапочками, оставшимися после ее пребывания в разных психиатрических отделениях.

Когда я спросила, почему она их сохранила, она пожала плечами и сказала:

— Эй, они были бесплатными! Кто же отказывается от бесплатных тапочек?

Я, наверное.

Не потому, что я что-то имела против тапочек как таковых. Просто то, что они олицетворяли. Дни моей жизни, которые я никогда не верну. Людей, смотрящих на меня и обращающихся со мной так, словно я одновременно хрупкая и опасная. Бессонные ночи из-за того, что кто-то время от времени приходил с фонариком и светил мне в лицо, чтобы убедиться, что я все еще жива.

Как будто в этом богом забытом месте было что-то, что можно было бы использовать, чтобы свести счеты с жизнью, даже если бы я была к этому склонна.

Все, что там было, — это белые стены, линолеумные полы, решетчатые окна и этот вездесущий запах промышленных чистящих средств, который просто не мог полностью заглушить запах толпы людей, запертых в одном и том же безвоздушном пространстве. Некоторые, из которых не желали принимать душ.

Я волновалась, когда меня вели в палату, задаваясь вопросом, встретят ли меня люди, кричащие и раскачивающиеся, плюющиеся или пытающиеся каким-то образом причинить мне боль.

Я была приятно удивлена и невероятно опечалена, обнаружив, что большинство людей были просто… нормальными. Люди, которым, вероятно, просто нужна была дополнительная поддержка — психологическая, экономическая — чтобы иметь возможность справляться с жизнью снаружи, не желая покончить с собой или впасть в глубокую депрессию.

Однако было и несколько действительно… нездоровых людей.

Включая одного пожилого мужчину, который не раз спускал штаны и либо мочился, либо испражнялся на пол. Прямо у всех на глазах.

— Это Пит, — сказала мне Элис, кивая, когда я слегка позеленела от всего этого испытания. — Он вроде пожизненный. Как и я. Но, очевидно, слегка более чокнутый. Я могу сойти с ума и переспать со слишком многими парнями за сутки, но я никогда не срала у них на полу.

Мне нравилась Элис.

Она была слишком молода, чтобы так часто бывать в психушках.

— О, моя мама впервые засадила меня в нее, когда мне исполнилось восемь. Это было хуже всего, — сказала она мне, и ее красивые голубые глаза потемнели, когда она вспомнила об этом. — В ту первую ночь там был пятилетний ребенок. Снова и снова оплакивающий свою маму. И те куски дерьма, которые работали в той отделении, потащили его, буквально потащили за ноги в тихую палату. Можешь себе представить? Быть запертым в палате с мягкой обивкой, в одиночестве, потому что ты оплакивал свою маму, когда тебе было пять гребаных лет? В той больнице были бессердечные монстры.

— Я не могу себе это представить, — сказала я, мое сердце болело за этого маленького мальчика, я задавалась вопросом, где он сейчас, рассказывал ли он когда-нибудь о своей маме, что с ним случилось, было ли ей вообще не все равно.

— Они не все такие. Эта больница не так уж плоха. Я имею в виду, что иногда здесь встречаются настоящие психи. Но пока они не склонны к насилию, я не возражаю.

— Могу я спросить тебя, почему ты, ну, знаешь, продолжаешь возвращаться?

— О, ты знаешь нас, людей с биполярным расстройством. Мы никогда не усваиваем урок. Всегда отказываемся от лекарств. Я имею в виду, конечно, есть много стабильных, хорошо приспособленных людей с биполярным расстройством, которые принимают свои лекарства. Ну, что ж, я знаю многих таких же, как я. Затем у нас начинается приступ маниакальности. У каждого из нас это проявляется по-разному. Я становлюсь по-настоящему распутной. И иногда балуюсь наркотиками, к которым мне не следует прикасаться. Особенно учитывая, как часто они в наши дни плетут это дерьмо.

— Но в маниакальном состоянии все всегда довольно хорошо. Именно спад от этого кайфа возвращает меня сюда. У меня нет энергии. Я живу в своей постели. Не принимаю душ. Почти не ем. Друзья и семья беспокоятся, но они ни хрена не могут сделать. Потом, ну, через несколько недель после этого, начинают раздаваться тихие голоса, говорящие отвратительную чушь, заставляя меня верить в это.

— Я имею в виду, ненастоящие голоса. У меня нет раздвоения или, типа, шизофрении. В смысле, я люблю своих хороших друзей с несколькими личностями. Они самые лучшие. В некоторые дни ты разговариваешь с ними по-настоящему. Ты знаешь, Джанет сорок лет, у нее пара детей и муж, который ее любит. А потом Джанет исчезает, и на ее месте оказывается этот резкий, похабный водитель грузовика по имени Рассел.

— В любом случае, да, это ненастоящие голоса. Просто говорит депрессия. И она становится все хуже. И я пытаюсь что-то сделать, а иногда просто… сдаюсь, прежде чем смогу что-то сотворить.

— Воу. Я рада, что тебе помогают. Хотя я бы хотела, чтобы тебе не приходилось повторять этот цикл.

— Есть старая поговорка о нас, биполярниках, о том, как часто нам нужно опускать руки, прежде чем мы, наконец, сдадимся и примем тот факт, что нам нужны лекарства.