За семью замками. Снаружи - Мария Анатольевна Акулова Страница 49

— В банке, Кость. Не тупи. Сына Вышинского грохнули там в банке. Где твоя Агата выжила. Он там тоже был.

Гаврила произнес максимально акцентировано и раздельно. Так, будто это не только до Кости дойти должно было, но и до него.

— Да ну, бред…

В первую очередь потому, что первой реакцией самого Гаврилы была такая же.

— Не бред, Кость…

— Откуда инфа? Вышинский сказал, что его сын погиб из-за несчастного случая. Захват заложников — это не несчастный случай, Гаврила.

Костя и сам не сказал бы, откуда вдруг раздражение. Но после первого удивления голову подняло именно оно.

— Ты думаешь, я бы пришел к тебе и что-то говорил, лично не проверив?

В ответ на свое, Костя получил такое же ответное. Они недолго смотрели друг на друга, а потом Костя отвернулся, выдохнул, произнес тихое: «бред немного», отошел к окну.

— Мы и на кладбище ездили, Кость… Нашли могилы. Их чуть ли не в ряд похоронили всех. Ну и Вышинского… Самая пышная, конечно же. Дата та же, что у матери Агаты.

Костя обернулся, глянул холодно, потом снова в окно… Гаврила его понимал. Сказать особо нечего. Надо подумать.

— Почему информации нет? В чем прикол? Что там случилось ясно?

— Там тупо терли. Я уверен, сам Вышинский дал поручение. Не знаю, может не хотел, чтобы сына полоскали. Может жена попросила… Она вроде в психушке отлежала немножечко после случившегося. Но подтерли всё почти. Люди не говорят. Кто вообще ничего не знает, кто отдаленно слышал. Такое впечатление, что это не отделение в центре города было, а какой-то сарай в селе на окраине, в котором пьяная поножовщина и все всех…

Гаврила видел, что Костя кривится, опускает голову и взгляд, смотрит под ноги…

Почему так реагирует — было понятно.

Это для Гаврилы — будто страшная сказочка, а для Кости — часть её жизни. Поэтому решил, что дальше без художественных приемов и сравнений.

— Один придурок где-то добыл пару пушек, зашел, сходу начал расстреливать. Там много странного. Тревожную кнопку должны были сразу жать. Группа должна была быть моментально. Он какой-то нарик был. Что там его положить-то? А там всё через жопу делалось. За пять часов он всех расстрелял, кроме Агаты твоей… Может еще и поэтому терли. Это была адово жопная операция, Кость. Даже школьник ее адекватней организовал бы. Штурмом брали, когда их там было уже двое. Его положили в процессе. Дичь просто. Он тоже похоронен на том кладбище. Молодой пацан был. Идиот какой-то.

Костя выслушал, чувствуя, что волосы на руках неприятно шевелятся. И во все же, блин, верится. И что операция жопная. И что терли потом, чтобы честь мундира защитить. Только непонятно, как Вышинский позволил затереть… Губер, чьего сына там грохнули…

Костя бы сам всех у стены поставил и расстрелял.

— А с организаторами операции потом что было?

— Громко головы не летели. Многих, как бисер, рассыпало переводами. С глаз долой — из сердца вон.

Рассказ Гаврилы почти идеально наложился на то, чем делилась однажды Замочек. За исключением одного нюанса.

— Агата говорила, их двое было…

Костя произнес, снова глядя на Гаврилу. Тот же открыл рот, явно собираясь возразить. Потом задумался, глядя на папку, которой по-прежнему постукивал по бедру, дальше снова на Костю…

— Она малая была, Кость. Ты только подумай, что у неё с мозгами в этот момент происходило… Там взрослый мужик с ума сошел бы, а она… Наверное, как могла, так и запомнила. Он там был один. Из того, с чем я ознакомился, один.

— А Вышинский что там делал? Тоже за коммуналку платил?

— Доллары, блять, покупал. Я откуда знаю, Кость? Я и так на британский флаг порвался, чтобы выяснить то, что выяснил. Ты думаешь, мне делать больше нечего, только фантазировать?

Гаврила психанул, отбросил папку, подошел не к креслу даже, к дивану, опустился на него, протягивая ноги и запрокидывая голову…

Закрыл глаза опять, дышал так, что ноздри раздувались…

— В чем проблема?

Очевидно не потому, что Костя посмел задавать вопросы. Очевидно по какой-то личной причине…

Гаврила не отреагировал. Не меньше минуты молчали. Потом открыл глаза, посмотрел на Костю…

— Он на неё руку поднимает. На эту дуру принципиальную. А ей как пох, Кость. Плечами пожимает. Мол, ну и что? Заслужила. Эта дура на себе крест поставила. А мне что делать с этим всем? Что мне, блять, делать? Я еду в этот Мухосранск, голова пухнет и так, возвращаюсь, под подъездом её караулю, выходит… В очках, сука. Говорю, сними… Убегает. Я не гребу, что мне делать, Костя. Не гребу. — Гаврила говорил, будто вколачивая. То, что давно, а может и всегда жило внутри. То, что он ни разу не позволил себе показать. Старался изо всех сил для них с Агатой. Держал лицо и выглядел всегда так, что не заподозришь, какая в душе буря. Для них находил — слова и решения — а сам, получается… Косте редко стыдно было, а сейчас вдруг стало. Только и стыд Гордеевский Гавриле не поможет. Его вопросы были риторическими. — А ты от меня хочешь, чтобы я узнал, что в отделении делал малой Вышинского… — поэтому он тут же вернулся к вроде как главной теме, по которой было, что обсудить.

Не как друзьям. Как начальнику и навеки обязанному подчиненному.

— Забери ты её оттуда. Потом разберешься…

Костя сказал, пусть и ясно было — это не обязательно. Просто он поступил бы так. Гаврила же хмыкнул только. Еще несколько секунд смотрел перед собой, потом мотнул головой, встал с дивана, посмотрел с усмешкой, склонив голову. Видно было — он взял себя в руки. Больше не повторится.

— Ты уже забрал. Чем закончилось — мы помним. Еле разобрались.

И пусть ирония была злой, а ответная ухмылка неуместной, но у Гаврилы с Костей своя адекватность и своя же уместность. Поэтому оба усмехнулись хищно, опуская головы…

— Я буду копать со своей стороны,