Морально безнравственные - Вероника Ланцет Страница 41

— Знаешь ли ты, что в оригинале на греческом языке в «Симпозиуме» для обозначения любви используется только слово эрос? Зачем Платону это делать, если в древнегреческом языке есть множество слов для обозначения любви, если цель не в том, чтобы подчеркнуть любовь как желание?

— Ты ошибаешься, — я поднимаю подбородок, готовая бороться с ним, если придется.

— Разве? Есть причина, по которой он использовал слово эрос, потому что желание — это не только секс. Есть также желание обладать красотой, владеть тем, что нам приятно, — продолжает он, его оценивающие глаза пристально изучают меня. Я подавляю смех.

Конечно, он будет высмеивать меня — пусть даже скрытно.

— Но в этом-то все и дело, не так ли? Любовь не тянется к уродству, — я цитирую отрывок, который задел меня за живое, потому что он оправдывает действия всех людей, которые причинили мне боль в этой жизни. И потому, что согласно этой логике, я слишком непривлекательна, чтобы заслуживать любви.

Но я отказываюсь в это верить.

— Ты можешь оскорблять меня сколько угодно, но с меня хватит терпеть тебя, — я стиснула зубы и прижалась к нему.

— Полегче, маленькая тигрица, ты искажаешь мои слова. Я не оскорбляю тебя. И красота, и уродство субъективны, — пытается объясниться он, но меня тошнит от него и его поверхностного мира.

— Нет. Это ты искажаешь смысл, — я хватаюсь за книгу, но он не отпускает ее. Мы оба держимся за один угол, наши глаза встречаются и ведут свою личную схватку. — Ты совершенно упускаешь смысл. Высшая любовь — это то, что делает тебя настоящим, а не желание, которое является чисто физическим. Те, кто когда-то были одним целым, были разделены жестокими богами и приговорены к вечному поиску своей второй половины, чтобы никогда не быть цельными без них. — Мой голос дрожит от накала страстей. А что, если существует такая вещь, как вторая половинка — моя вторая половинка? Он сможет принять и полюбить всю меня, включая мое уродство.

— Кто бы мог подумать, что ты окажешься таким романтиком? Ты, циничная особа, которая провозгласила себя такой пустышкой. Интересно, что могло бы сделать тебя цельной?

— Не ты, — обвиняющие слова вырывается из моих уст, и его брови поднимаются вверх в вызове.

— Действительно, — говорит он, придвигаясь ближе и упирая меня в мебель, полки больно впиваются в мою кожу, — жаль, что я единственный, кто когда-либо сможет владеть тобой, маленькая тигрица. — Его рука медленно движется вверх по линии моей шеи, его палец обхватывает мое горло и оказывает мягкое давление.

— Отпусти! — мои ноздри раздуваются от гнева. — Мне не нужны ничьи подачки. — Я наслаждаюсь тем, как расширяются его глаза, оскорбление попало в точку.

— Маленькая тигрица, похоже, мы зашли в тупик, — его большой палец ласкает мою кожу круговыми движениями, усиливая давление. — Тебе нужно научиться, когда нужно убирать в ножны свои коготки, — говорит он, другой рукой хватаясь за мое запястье, и книга падает на пол. — Я терпелив, но даже у меня есть предел.

— Правда? — невинно спрашиваю я, бросая на него взгляд. — Я не боюсь тебя, Энцо Агости. Так что давай, делай худшее.

— Худшее? — усмехается он, его большой палец перемещается вверх и под мой подбородок, приподнимая его так, что я смотрю прямо ему в глаза. Он так близко, что я чувствую его дыхание на своей коже. — А что, если я хочу сделать все, что в моих силах? — его вопрос полностью выбивает меня из колеи, и мои глаза расширяются на секунду, прежде чем я понимаю его намерение.

Затем его губы оказываются на моих.

Я так потрясена, что просто замираю.

Его губы мягкие и нежные — полная противоположность ему. Он медленно дразнит меня, чтобы я отреагировала, и в тот момент, когда я начинаю отвечать на поцелуй, он останавливается.

— Вещи редко бывают такими, какими кажутся, маленькая тигрица, — он делает шаг назад, его глаза по-прежнему прикованы к моим губам. — Ты слишком быстро судишь. Эрос — это действительно желание, но оно не всегда физическое, — он поднимает один палец к моему лбу, — иногда мы желаем чей-то разум и хотим овладеть духом, — его рука движется ниже, кончики пальцев касаются моей груди, а затем останавливаются на моем сердце. — Тело взять легко, а душа навсегда остается недосягаемой.

Я отталкиваю его руку.

— Ты прав. Ты всегда можешь взять мое тело силой, но душа тебе никогда не достанется, — отвечаю я с триумфом.

— Это вызов? — он поднимает бровь, почти забавляясь.

— Это предчувствие, — говорю я уверенно.

— Аллегра, Аллегра, — произносит он, медленно покачивая головой, — что мне с тобой делать?

— Оставить меня в покое? — спрашиваю я, мой тон игривый и в то же время обнадеживающий.

— Может, и стоит, — начинает он, и я удивляюсь его быстрому согласию, но затем заканчивает фразу пожатием плеч. — Это не значит, что я так и сделаю, — он опускает мое лицо.

Поворачивается, чтобы уйти, но не раньше, чем я улавливаю легкое движение его губ, удовлетворение от того, что последнее слово осталось за ним.

В одиночестве в библиотеке я снова беру книгу, намереваясь дочитать ее до конца. В конце я с неохотой вынуждена признать, что Энцо, возможно, что-то задумал.

Желание становится все более изощренным, от мелкого до глубокого. И в конце концов, любовь, порожденная желанием, становится всеобъемлющей. Она становится целостной, потому что, желая душу — самую сути бытия, — все становится прекрасным.



— Что вы имеете в виду, когда говорите, что я должна спуститься? — я смотрю на Ану в недоумении.

— Простите, но синьора сказала, что с этого момента, если вы хотите поесть, вы должны приходить в столовую. Она запретила всем сотрудникам приносить вам еду.

Я старалась избегать Лючию, насколько это было возможно, предпочитая есть в комнате, чем рисковать еще одной стычкой с ней.

Похоже, мой план только еще больше раззадорил ее.

Я сжимаю кулаки, разочарование грызет меня.

Когда Энцо и Рокко отсутствуют большую часть дня, остаемся только я и