У кромки моря узкий лепесток - Альенде Исабель Страница 41

— Быть женщиной — большое несчастье, Фелипе, — сказала ему Офелия в виде объяснения.

Ее багаж состоял из двух материнских платьев, напоминавших одеяние деревенской лавочницы, грубого мужского жилета, коробки с рисунками и изящного чемодана с приданым для младенца, приготовленным Хуаной и доньей Лаурой. То немногое, что связала сама Офелия, вышло каким-то бесформенным.

Через неделю пребывания в монастыре Офелия дель Солар вдруг проснулась в холодном поту от тяжелого сна, с ощущением, что она проспала несколько месяцев в нескончаемых сумерках. Ей отвели келью, где была железная походная кровать, матрас из конского волоса, два жестких одеяла из грубой шерсти, стул, ящик для одежды и стол из необработанного дерева. Больше ей ничего и не требовалось, она была благодарна за эту спартанскую простоту, вполне соответствующую ее состоянию духа. В келье было окно, выходившее в монастырский сад с фонтаном в мавританском стиле, где росли реликтовые деревья, экзотические растения и стояли деревянные ящики с целебными травами; сад пересекали узкие, выложенные камнем дорожки, проложенные под арками из кованого железа, которые весной покрывались вьющимися розами. Офелию разбудил свет позднего утра, проникавший через окно, и воркованье голубки, сидевшей на подоконнике. Ей понадобилась пара минут, чтобы вспомнить, где она находится и что с ней произошло; ей показалось, что на нее навалилась гора плоти, такая тяжелая, что она едва могла дышать. В эти минуты полной неподвижности она вспомнила подробности сна, в котором видела себя прежней; легкая и гибкая, она танцевала босиком на берегу, на черном песке, солнце светило ей в лицо, а распущенные волосы трепал соленый ветер. Вдруг море заволновалось и вынесло на берег маленькую девочку, покрытую пеной и похожую на уродливую сирену. Офелия еще лежала в постели, когда услышала колокол, созывающий на мессу, а через час по коридору прошла послушница, звоном музыкального треугольника оповещая, что начинается завтрак. Впервые за долгое время у Офелии не было аппетита, и она предпочла продремать все утро.

В тот же день, в час вечерней молитвы, в монастырь с визитом прибыл падре Урбина. Его закружил вихрь черных монашеских облачений и белых головных уборов, вокруг него усердно суетились женщины, прикладываясь к его руке и прося благословения. Человек он был еще молодой, но заносчивый и казался в своей сутане ряженым.

— Как поживает моя подопечная? — спросил этот милейший человек, как только ему принесли чашку густого шоколада.

Отправили кого-то из сестер за Офелией, которая прибыла, раскачиваясь на распухших ногах, словно фрегат на волнах. Падре Урбина протянул ей руку для обязательного поцелуя, но она только крепко ее пожала.

— Как ты себя чувствуешь, дочь моя?

— А как вы хотите, чтобы я себя чувствовала с арбузом в брюхе? — сухо ответила она.

— Понимаю, дочь моя, но ты должна принять все неудобства, это нормально в твоем положении; так угодно всемогущему Господу. Ибо сказано в Священном Писании: мужчина должен трудиться в поте лица, а женщина должна рожать через боль.

— Я смотрю, вы-то не очень вспотели от трудов.

— Ладно, ладно, я вижу, ты чем-то обеспокоена.

— Когда приедет тетя Тереза? Вы говорили, что раздобудете для нее разрешение, чтобы она приехала и была со мной.

— Посмотрим, дочь моя, посмотрим. Оринда Наранхо говорит, что появление на свет ребенка можно ожидать через несколько недель. Призови Богоматерь Надежды, чтобы она помогла тебе, и очисти себя от грехов. Помни, когда дитя появляется на свет, многие женщины отдают душу Богу.

— Я исповедалась и ежедневно причащаюсь с тех пор, как нахожусь здесь.

— Ты исповедалась вполне искренне?

— Вы хотите знать, назвала ли я исповеднику имя отца ребенка… По-моему, в этом нет необходимости, главное — сам грех, а не то, с кем ты его совершила.

— А что ты знаешь о категориях грехов, Офелия?

— Ничего.

— Неполная исповедь — все равно что не исповедаться совсем.

— Вы умираете от любопытства, правда, падре? — улыбнулась Офелия.

— Не будь дерзкой! Моя обязанность как священника — вести тебя по пути добра. Думаю, ты об этом знаешь.

— Да, падре, и я очень благодарна вам за это. Прямо не знаю, что бы я делала без вашей помощи в моем положении, — произнесла она так смиренно, что ирония прошла незамеченной.

— Вот именно, дочь моя. Кроме всего прочего, тебе повезло. У меня для тебя хорошие новости. Я провел обширнейшую работу в поисках наилучшей супружеской пары для твоего младенца и могу успокоить тебя, кажется, я такую нашел. Они люди добрые, трудолюбивые, не стесненные в средствах и, разумеется, католики. Большего я тебе сказать не могу, но ты не волнуйся, я позабочусь и о тебе, и о твоем мальчике.

— Это девочка.

— Откуда ты знаешь? — вскинулся святой отец.

— Я видела ее во сне.

— Сны — это всего лишь сны.

— Бывают вещие сны. Впрочем, будь что будет, мальчик родится или девочка, я мать и собираюсь растить своего ребенка сама. Забудьте об усыновлении, падре Урбина.

— Ради Бога, что ты говоришь?!

Воля Офелии была несокрушима. Доводы и угрозы священника оставили ее невозмутимой, а позднее, когда в монастырь прибыли мать и брат Фелипе, чтобы попытаться ее разубедить, подкрепив свои соображения авторитетом Богоматери, она выслушала их молча, проявляя легкое любопытство, словно они говорили на языке фарисеев; впрочем, череда строжайших нареканий и устрашающих пророчеств все-таки произвела эффект, а возможно, Офелия просто подхватила один из тех вирусов, которые каждую зиму убивают десятки стариков и детей. У нее поднялась температура, в бреду она вспоминала сирен, мучилась от боли в спине и задыхалась от кашля, из-за которого не могла ни есть, ни спать. Врач, которого привез Фелипе, прописал Офелии настойку опия, смешанную с красным вином, и какие-то лекарства в синих флаконах, без названий, но под номерами. Монахини поили больную отварами из трав, собранных в саду, и прикладывали горячие компрессы из льняного семени для прилива крови. Через неделю вся грудь у Офелии была в ожогах от компрессов, но самочувствие улучшилось. Она встала с постели и с помощью двух послушниц, которые ухаживали за ней днем и ночью, маленькими шажками добрела до небольшой монастырской рекреации, где монахини собирались в редкие, свободные от трудов минуты; это была приятная, очень светлая комната с деревянным, натертым до блеска полом и уставленная кадками с растениями, а в центре помещалась статуя Святой Девы Кармен, покровительницы Чили, с младенцем Иисусом на руках, оба в коронах из позолоченной латуни. Там Офелия просидела все утро в кресле, укрытая одеялом, вперив отсутствующий взгляд в окно, на затянутое облаками небо, и возносясь в райские кущи под влиянием волшебной субстанции из опия и алкоголя. Через три часа, когда послушницы помогали ей подняться с кресла, они увидели на сиденье пятно и струйку крови, стекавшую у беременной по ногам.

В соответствии с указаниями падре Урбины вызвали не врача, а Оринду Наранхо. Женщина появилась и, сохраняя выражение лица опытного профессионала и свойственную ей жалостливую интонацию, объявила, что роды могут начаться в любую минуту, несмотря на то что, по ее подсчетам, оставалось еще две недели. Она велела монахиням уложить роженицу в постель, приподнять ей ноги и прикладывать пеленку, смоченную холодной водой, к животу.

— Молитесь, сердце едва прослушивается, ребенок очень слабый, — добавила она.

По собственной инициативе монахини попытались остановить кровотечение у Офелии чаем с корицей и теплым молоком с семенами горчицы.

Как только падре Урбина получил от акушерки первую информацию, он велел Лауре дель Солар отправиться в монастырь и быть рядом с дочерью. Это хорошо для обеих женщин и поможет и матери, и дочери обрести мирный настрой. Лаура заметила, что они, вообще-то, ни с кем не воюют, но священник объяснил ей, что Офелия враждебно настроена ко всем, включая Господа Бога. Лауре отвели такую же келью, как и ее дочери, и впервые в жизни она испытала глубокий душевный покой религиозной жизни, которую всегда хотела вести. Она сразу же привыкла к ледяным сквознякам монастыря и к строгому распорядку обрядов. Она вставала с постели еще до рассвета, чтобы приветствовать восход солнца в часовне, вознося хвалу Господу, причащалась во время семичасовой мессы, в тишине ела монастырскую еду — суп, хлеб и сыр, — пока какая-то из монахинь читала вслух наставления на день. Вечерние часы, предназначенные для личных дел, Лаура посвящала медитации и молитвам, а когда наступала ночь, участвовала в вечернем богослужении. Ужин тоже проходил в молчании и был столь же непритязательным, как и обед, но дополнялся каким-нибудь рыбным блюдом. Лаура чувствовала себя счастливой в этом убежище женщин, и даже муки голода и отсутствие десертов были ей в удовольствие, поскольку таким образом она рассчитывала сбросить вес. Ей нравился чудесный сад, высокие, просторные галереи, где шаги отдавались звонко, словно звуки кастаньет, запах воска и ладана в часовне, скрип тяжелых дверей, звон колоколов, пение монахинь, шелест сутан и шелест молитв. Мать настоятельница освободила ее от работы в огороде, в швейной мастерской, в кухне и в прачечной, чтобы она занималась только физическим и душевным состоянием Офелии, которую, по наущению падре Урбины, следовало уговорить решиться на усыновление, чтобы ребенок, родившийся от похоти, был узаконен и дал бы ей возможность начать жизнь заново. Офелия выпивала пару чашек волшебного эликсира и дремала, словно неподвижная кукла, на матрасе из конского волоса, окруженная заботами послушниц и монотонным воркованием убаюкивающего голоса матери, хотя и не понимала, о чем та говорит. Падре Урбина был так любезен, что навещал их время от времени, и однажды, лишний раз убедившись в упорстве этой сбившейся с пути девушки, повел Лауру дель Солар прогуляться с ним по саду под зонтом, поскольку сыпал мелкий, словно роса, дождик. Ни тот ни другой никогда никому не говорили, о чем они там беседовали.