Любовь на проводе - Б. К. Борисон Страница 3

Я давлюсь смешком, допивая остатки кофе. У «Пушистиков» в эфире крутят песни, в которых обязательно есть слово «кот». Всё остальное время — обсуждают наполнители для лотков и делятся советами, где купить лучших котов в Балтиморе. Почему-то это действует успокаивающе.

Я видел их цифры. У них аудитория втрое больше нашей.

Вздыхаю и откидываюсь на спинку стула — едва не получаю по затылку чьей-то сумкой. В кафе всё ещё толпа: люди набиваются у стойки, спасаясь от свинцовых туч, надвигающихся с воды. Лофт наверху тоже забит — народ сидит на полу, уткнувшись в книги.

— Считай, ты своё задание выполнил, — бормочу, глядя, как за окном небо темнеет до цвета оружейной стали. Февраль в Балтиморе — сплошная слякоть, и эти чёртовы безголовые купидоны никому не поднимают настроения. — Я получил нагоняй. И прочее, и прочее.

— Я вообще-то не для этого пришёл.

Я знаю. Но всё равно испытываю стыд. Как будто именно за этим. Я и не думал, что кто-то заметил, как я выгораю. Хотя… швырнуть кружку в стену — не самый незаметный способ выразить разочарование.

— Я знаю, — говорю я.

Джексон — друг, и, скорее всего, он просто хочет убедиться, что у меня всё в порядке. Обычное дружеское участие — как он это сам так ловко сформулировал.

— Я постараюсь. Ты прав. Может быть, подкаст действительно сможет что-то изменить. Подумаю над новыми идеями. Попробую придумать что-то свежее.

— А ещё можешь попробовать медитацию, — предлагает он. — У меня есть отличное приложение, могу скинуть.

Он уже собирается пуститься в подробности своей медитативной рутины, но меня спасает оглушительный, внезапный рёв судового горна. Половина посетителей кафе морщится и зажимает уши, другая — хлопает. У нашего столика мнения разделяются примерно поровну.

— Что за чёрт? — выкрикиваю я, прижимая ладони к ушам.

— Если кофе не забирают после двух объявлений, они включают сирену, — спокойно поясняет Джексон, размешивая чай, словно ничего особенного не происходит.

Видимо, эта акустическая пытка здесь — в порядке вещей.

— Сейчас, когда стихло, бариста снова назовёт имя.

За стойкой появляется девушка с белыми волосами и выражением добродушной досады. В правой руке — огромный айс-кофе, который она поднимает над головой, едва не задев лысеющего мужчину, углублённого в карманное издание какого-то романа.

— Брукс Робинсон1! Кофе с молоком для Брукса Робинсона! — выкрикивает она голосом, ничуть не уступающим по мощности сирене.

Толпа начинает оживляться, кто-то выглядывает из-за книжных полок на втором ярусе. По залу проносится шёпот: имя Брукса Робинсона слишком весомо для Балтимора, чтобы остаться без внимания.

— Думаешь, это и правда он? — спрашивает Джексон, разворачиваясь на скамейке, чтобы разглядеть получше.

— Сомневаюсь, что величайший игрок на третьей базе за всю историю решил зайти в книжное кафе за кофе с молоком — особенно в день, когда тут отмечают Анти-День святого Валентина, — фыркаю я.

Джексон пожимает плечами:

— Кто знает?

Я скрещиваю руки на груди:

— Если это и правда он, стоит спросить, не хочет ли он поучаствовать в «когда-то самой популярной ночной радиопередаче Балтимора».

Джексон снова поворачивается ко мне с ободряющей улыбкой:

— Вот это уже похоже на настрой. С позитивным мышлением мы ещё вытащим этот корабль на воду.

Я молчу. Потому что, если честно, по-моему, этот корабль давно на дне.

«Струны сердца»

Эйден Валентайн: «Ты когда-нибудь задумывался, в чём вообще смысл всего этого?»

Звонящий: «…Что?»

Эйден Валентайн: «Ну, зачем всё это? Зачем мы здесь? Мы просто бродим наугад, надеясь, что всё как-нибудь сложится?»

[Пауза].

Звонящий: «Я вообще-то спрашивал, стоит ли почаще дарить девушке цветы».

Эйден Валентайн: «Цветы умирают. Всё умирает».

Звонящий: «Я думал, это романтическая радиопередача…»

Глава 2

Люси

В коридоре что-то есть.

Я снова слышу этот звук — то ли шорох, то ли тихий скрежет, будто кто-то закинул в сушилку пригоршню мелочи вместе с одеждой. Прямо как Майя, которая вечно забывает вытаскивать монеты из карманов. Скребущее царапанье — и глухой удар.

И снова — тишина.

Я откидываю книгу себе на грудь и приподнимаюсь. Каждый раз, когда убеждаю себя, что мне просто показалось, звук повторяется. Но в том конце коридора — только комната Майи и бельевой шкаф, который я никогда не могла открыть больше чем на два дюйма. Там мы храним полотенца, коробки с салфетками, до которых никак не добраться, и прочую мелочь, которую впихиваем в щель.

Господи. Что, если этот шкаф — прибежище призрака? Злого духа, мстящего за то, что я не умею складывать огромные простыни? Если наш дом и правда проклят, я сожгу его к чёртовой матери. Мы с Майей переселимся в кофейню напротив. Будем пахнуть круассанами и слишком крепким кофе, зато — никакой нечисти.

Я соскальзываю с кровати и хватаю пустую кружку из-под чая. Держу её как оружие. Что я с ней собираюсь делать, если увижу силуэт викторианской женщины, плывущей по коридору, — не знаю. Но так мне чуть спокойнее.

Высовываюсь из комнаты и бросаю взгляд вниз, к входной двери. Замок на месте. Уличный фонарь заливает прихожую тёплым золотым светом, проходящим сквозь витражи по бокам и рассыпающимся на полу мозаикой из винных, лиловых и янтарных оттенков.

Всё как должно быть.

Обувь под вешалкой выстроена в аккуратную шеренгу. Моя сумка стоит рядом с рюкзаком Майи.

Никаких злобных фантомов.

И тут снова — звук. Ближе. Уже не у шкафа. Я резко поворачиваю голову. Что-то торчит из щели под дверью в комнату Майи. Тёмно-синее... Наверное, её одеяло. И ещё один звук, тихий, скользящий по паркету. Смех.

Смеётся девочка. Двенадцатилетняя девочка.

Моя двенадцатилетняя девочка.

Которая должна спать. Одна.

Под одеялом. Без собеседников.

Я крадусь к двери и прижимаюсь ухом к панельке. Мы покрасили её в бледно-розовый и украсили блестящими звёздочками, когда Майе было восемь. В одиннадцать она заявила, что это «отстой». Я пыталась отодрать наклейки, но некоторые остались — в самом верху, куда нам не дотянуться. Уголки выцвели и чуть подгибаются.

— Не знаю… — доносится приглушённый голос Майи. — Думаю, маме это не понравится.

Пауза.

— Ну да… Ты прав. Её ведь сейчас нет. И мы уже так далеко зашли.

Мы? Кто «мы»? Как далеко они зашли?

Желудок уходит в пятки. Горло сжимает паника.

Перед глазами проносится каждая история про детей и интернет, которую я когда-либо читала.

Я хватаюсь за ручку и, как сжатая пружина, распахиваю дверь.

Моё тело будто остаётся позади, а я превращаюсь в облако тревоги. Кружка каким-то образом летит в кресло у окна