Полина Поплавская - Уроки любви Страница 27

Джанет рассмеялась:

– Наверное. Но сейчас давай поедем к тебе, я все-таки цивилизованный человек и хочу ванну и завтрак.

Милош на руках донес ее до вызванной машины и так же поднял на третий этаж своего угловато-хмурого «маузера». Здесь среди зимы полыхало лето. Стены огромной комнаты была выкрашены всеми возможными цветами.

– Раньше все было оранжевое, и это было настоящее решение, – словно оправдываясь, пояснил Милош, – но Жан решил, что от оранжевого глупеешь…

– А по-моему, дивно, – Джанет сползла по стене прямо на пол, потому что ноги совсем отказывались ее слушаться.

А через полчаса Милош натирал ее растянутые связки своими мазями, которых всегда в избытке у танцоров и спортсменов.

– Несколько минут адской боли, но зато потом полное блаженство, уж поверь мне.

– Истинность подобного утверждения ты мне уже доказал, – улыбнулась Джанет, морщась от боли, но чувствуя, как прозрачная зеленая мазь под длинными пальцами возлюбленного становится каким-то колдовским зельем и, проникая все глубже, вызывает то радостное ощущение легкого телесного голода, которое она уже успела уловить и понять.

Перед закатом они все же выбрались на улицу по требовательному настоянию Джанет. Для полноты ощущений ей всегда было нужно, чтобы как можно больше вещей, людей и явлений включалось в орбиту ее чувствований. И действительно, только там, на широких женевских бульварах, на тяжеловесных мостах через Рону ее любовь получила свои завершающие штрихи – обрамление архитектурой, историей, людьми наконец. И потом она всю жизнь вспоминала эту неделю как сияющую ярким солнцем, звенящую ручьями под куполом бездонного ярко-синего неба… А на самом деле уныло мокли фонари на Рю-дю-Марше и мертвой средневековой сыростью отдавали деревья Бертрановского парка.

Милош не разделял столь пустого, по его мнению, времяпрепровождения.

– У меня есть всего неделя, понимаешь, неделя! А нам с тобой еще столько всего нужно попробовать.

И он учил ее азбуке любви, начиная с каллиграфии неуверенно выведенных букв, постепенно переходя к более сложным правилам, исключениям и наиболее часто встречающимся ошибкам. И ее тело струилось ему навстречу, не боясь этих ошибок и порой приводя Милоша в исступление неожиданными решениями. И он, словно забыв про весь свой мрачный опыт, наслаждался, как в первый раз – там, на мшистой Риги… Только без страха и без сомнений.

Воспоминания о Пат придавали его ласкам запретную остроту. И невозможно было разомкнуть колени и руки, и невозможно понять, что где-то по ту сторону двери существует еще кто-то и что-то… Но порой Милош обнаруживал в себе некие жестокие и странные желания и пугался их – они возвращали его из мира любви в мир страстей. И тогда он замыкался в себе, застывая у окна длинной тенью, а оставленная Джанет сворачивалась в клубочек… Она не понимала, что происходит, но это не беспокоило ее, ибо пока она еще знала, что в ее силах – вернуть и владеть. Владеть – вот что было еще одним и даже, может быть, самым важным открытием. Отдаваясь до последней клетки тела, подчиняясь всему не раздумывая, она ощущала, что власть ее над Милошем растет, и чем больше он порабощает ее физически, тем больше она начинает обладать его душой. И возможно, именно в те минуты, когда она, измученная им, лежала в полузабытьи, не в силах ничем ответить на его восторг, эта таинственная власть достигала своей наибольшей силы.

Впрочем, все эти мысли были еще слабыми и полуосознанными. Джанет находилась в возрасте, еще не осознающем, что за любовь надо расплачиваться – свободой ли, душой или холодным всеубивающим пониманием.

А дожди шли все сильнее, почти без перерывов, когда можно было бы выйти на набережную Арве где-нибудь у Клиник Женераль и вдохнуть пересохшим воспаленным ртом влажного речного воздуха. И как-то, роясь в саквояже в поисках свитера взамен промокшего, Джанет наткнулась на заботливо завернутые в бумажку десять фунтов. Милош, выйдя из ванной, увидел ее присевшей над саквояжем с деньгами в руках.

– Что это?

Джанет смутилась, потому что боялась вообще упоминать об умершей матери Милоша. Но, с другой стороны, теперь ей казалось, что она действительно обязана как-то почтить память той, чья плоть от плоти сливалась с ее собственным телом.

– Бабушка просила меня заказать службу по Чарльзу и… по твоей маме. Только не здесь, а там. Где она похоронена…

– Откуда ты знаешь, где она похоронена? – вдруг жестко остановил ее Милош не потому, что опасался незаконности материнской могилы, а потому, что так же, как Пат, заставил себя забыть о существовании крошечного городка между двумя озерами и старой гостиницы в нем. Тем более сейчас, когда перед ним, маня круглой маленькой грудью, сидела Джанет – дочь Патриции.

– Я не знаю. Я думала, мы поедем туда с тобой… На мгновение перед глазами Милоша предстало насквозь промокшее кладбище со стоячими лужами свинцовой воды и три таких разных надгробия. Знает ли она, что там лежит и ее отец?

– Да, поедем.

И наутро, после очередной бессонной ночи, еще резче очертившей синь под глазами Джанет и сделавшей лицо Милоша еще белее под шапкой смоляных кудрей, они прелестной, стилизованной под старину «кукушкой», на которой, должно быть, ездил еще Марк Твен, выехали в Кюсснахт долгой дорогой через Интерлакен. И только сейчас, не будучи наедине, они смогли наконец говорить обо всем, что переполняло того и другого, мешая в кучу историю, религию, секс, хореографию и медицину и не обращая внимания на осуждающие взгляды попутчиков.

Но подъезжая к Шнитцтурм, видной далеко над озером, они все-таки не выдержали и от легких, как бы нечаянных, касаний перешли к откровенным объятиям и поцелуям, чему способствовали, конечно, и туннели. А после Кринса они остались в своем отсеке одни.

Кладбище, находящееся в низине, полностью – от могил до середины деревьев – было затянуто плотным мглистым туманом и вызывало самые безрадостные ассоциации. Но те, для кого обитель мертвых является пока лишь отвлеченным понятием, как и те, у кого осталась там часть души, не боятся кладбищ. И Джанет с любопытством оглядывалась по сторонам, то и дело сходя с дорожек в молочную жижу поднимающегося тумана, чтобы разглядеть в нем какой-нибудь необыкновенный памятник или чем-то привлекшую ее внимание плиту. До опушки леса они добрались только через час. Девушка молча постояла над серым в тумане камнем, точно так же, как ее мать, удивившись молодости лежавшей под ним. Не почувствовав, кроме этого удивления, ничего иного, она сочла бы постыдным обманывать и себя, и Милоша, изображая горе. Она подняла на Милоша ожидающие глаза – тот стоял, прикусив губы и не отводя от земли тяжелого упорного взгляда.