Обладать и ненавидеть (ЛП) - Грей Р. С. Страница 26

— Брат вчера попросил у меня номер твоего телефона, — говорит Уолт, меняя тему.

— Да, он сказал, что после того, что произошло в пятницу, он хочет связать меня со своими знакомыми из мира искусства.

— А что произошло в пятницу?

Я хмурюсь. Точно. Я же не говорила Уолту о своем походе в художественную галерею.

Может, оно к лучшему.

Траектория, по которой мы с Уолтом движемся, вряд ли хороша для нас обоих. Разве мы не должны держаться на расстоянии?

— Ничего особенного. Но это было мило с его стороны — протянуть руку помощи. Кстати, а это нормально? Я имею в виду… если я с ним подружусь?

— Что здесь такого?

— Не знаю. Эта ситуация начинает казаться чересчур сложной.

Он упирает руки в бедра.

— Тогда давай ее упростим. Носи кольцо, на людях веди себя подобающим образом, а в частном порядке делай все, что захочешь.

— А что насчет просьбы моих родителей?

— Элизабет.

— Уолт.

Он возводит глаза к потолку, делает глубокий вдох, а затем смягчается.

— Я увеличу их ежемесячное пособие. Немного. Но если я замечу, что…

Он резко умолкает, потому что я обнимаю его, сжав его талию с такой силой, как будто пытаясь выдавить из него всю начинку.

— Спасибо.

Он стоит неподвижно, слегка приподняв руки в воздух, словно боится того, что я могу сделать дальше.

Я смеюсь и отступаю назад.

— Ну уж не надо изображать такой ужас. Это я должна испытывать отвращение к нашим объятиям. В конце концов, ты еще потный.

Глава 14

Мэтью пишет мне в воскресенье вечером, спрашивая, не хочу ли я присоединиться к нему на послеобеденный кофе на следующий день. Поскольку у него более плотный график, чем у меня, я предлагаю встретиться с ним возле кампуса Нью-Йоркского университета, а затем прихожу пораньше, чтобы забронировать столик. Я сижу в углу кофейни, потягиваю эспрессо с небольшим количеством молока и пытаюсь понять, почему Уолту это так нравится. По-моему, кофе должен быть черным. Я делаю еще один крошечный глоток и борюсь с желанием исказить свое лицо.

Когда Мэтью приходит, несколько человек в кафе узнают его, стараясь изо всех сил поприветствовать, когда он пробирается между столиками ко мне.

— Долго ждала? — спрашивает он, снимая через голову кожаную сумку и вешая ее на спинку стула. — Прости. Мой урок закончился в 15:00.

— Нет. Не совсем. Я пока наслаждалась видом, — говорю я, поднимая свой альбом для рисования.

Он смеется и поворачивается назад, оглядывая толпу, пока не видит женщину в очереди и не машет ей рукой.

— Это Надежда, женщина, с которой я хотел тебя познакомить. Я сейчас вернусь.

Он оставляет свои вещи на столе и направляется к стойке, чтобы поздороваться с Надеждой. Он наклоняется, чтобы обнять ее, знакомое приветствие, разделяемое ими обоими. Меня сразу привлекают цвета, которые она носит. В пасмурный, холодный день в Нью-Йорке почти все одеты в черное и серое. Ее ярко-синий свитер и темно-синие брюки легко выделяются на фоне ярко-пурпурного платка, который позволяет увидеть несколько дюймов ее темных волос у линии роста. Ее помада идеально подходит — на тон или два темнее, чем ее шарф. В ее глазах вспыхивают искорки, когда она смеется над чем-то, что говорит Мэтью, прежде чем они делают шаг вперед, чтобы заказать кофе.

Я нервничаю, когда они направляются ко мне со своими напитками, нервничаю, что буду показывать ей свои эскизы и рассказывать о концепции моей текущей серии после того, что произошло в пятницу, но ее улыбка заразительна, широкая улыбка, которую я немедленно возвращаю, когда они подходят к столу.

— Ты, должно быть, Элизабет. Привет! Рада с тобой познакомиться.

— Привет! Да. Я так благодарна, что ты смогла встретиться со мной сегодня, — говорю я, вскакивая на ноги, чтобы протянуть и пожать ей руку.

— Что я могу сказать? Мне невозможно отказать, — поддразнивает Мэтью.

Надежда смеется и игриво закатывает глаза, глядя на меня.

— Вот, садитесь, — говорю я, отодвигая свои вещи в сторону, чтобы у них было место поставить свои напитки.

В кафе тесновато, особенно в послеполуденный час пик. В итоге мы теснимся друг к другу, и я слушаю, как они перебрасываются друг с другом шутками, такими легкими и беззаботными, что я не могу удержаться от улыбки.

— Они все еще заставляют тебя преподавать на тех курсах для первокурсников? — спрашивает Надежда.

Мэтью подмигивает.

— Кто-то должен это делать. Это не так уж плохо. Они все такие же тихие сидят с широко раскрытыми, удивленными глазами.

Она смеется и кивает.

— Где ты сейчас у Штейна? — спрашивает он. — Все еще в Верхнем Вест-Сайде?

— Я была там, но на самом деле я направляюсь во Францию через несколько недель, чтобы стать заместителем директора в парижской галерее.

— Ты серьезно? — я спрашиваю об этом с отвисшей челюстью. — Я правильно расслышала? Ты работаешь в «Стейн»?

Галерея, названная так в честь американской писательницы Гертруды Стейн, была неотъемлемой частью художественного сообщества с начала 1900-х годов. Большинство людей этого не осознают, но Гертруда Стейн большую часть своей жизни была увлеченным коллекционером произведений искусства в Париже. Она помогла начать карьеру Матисса и Пикассо, и она была одним из первых защитников кубизма — еще тогда, когда большинство критиков абсолютно ненавидели авангардное искусство.

Я, конечно, заявила обо всем этом вслух, практически заикаясь от волнения.

Надежда, к ее чести, даже не выглядит слегка смущенной моей неуклюжей неловкостью.

— Я тоже все еще щиплю себя, пытаясь поверить. Это отличная галерея, — говорит она, изо всех сил стараясь, чтобы я не чувствовала себя дурочкой.

— Как ты это сделала? Когда ты это сделала? Кто…? — я качаю головой, когда мои вопросы громоздятся один на другой.

Мэтью смеется и похлопывает меня по руке.

— Элизабет — художница, ищущая представления.

— О, правда? С какими техниками ты в основном работаешь?

— Пастель, уголь и акриловые краски. Мне также нравится накладывать слои и наращивать холст. Хотя пастельные тона — моя фишка.

Если ей скучно, она этого не показывает, и это большое облегчение.

— У тебя есть какие-нибудь твои работы с…

— Да, — говорю я, бросаясь в бой абсолютно без колебаний.

Я достаю несколько эскизов, которые принесла с собой, те, которые собиралась показать Мэтью, и она внимательно изучает их, не торопясь.

— Я понимаю, к чему ты клонишь, — говорит она мне, просматривая их. — Твой выбор цвета почти напоминает Матисса, что поначалу довольно хорошо, потому что в нем все еще есть остатки классической композиции.

— Да! — я с энтузиазмом киваю. — Вот именно! Постимпрессионисты, такие как Матисс, отходили от популярной художественной культуры своего времени, и я как бы переворачиваю это с ног на голову с помощью этой серии, извлекая знаменитые направления кубизма и фовизма и перенося их в 17 век с детальным изучением картин голландского барокко, таких как «Банкетный натюрморт».

— Разве эта картина не принадлежит твоему брату? — спрашивает она Мэтью.

Он кивает, потягивая кофе.

Она восторженно мурлычет, кивая головой.

— Мне это нравится, Элизабет. Думаю, для начала это очень хорошо. Будут ли твои последние работы немного больше, чем эти?

— Я надеюсь, что нет. Я хочу, чтобы они оставались доступными, если не по цене, то, по крайней мере, по размеру. Я хочу, чтобы коллекционеры могли легко выставлять их в комнате, будь то на книжной полке или консоли, без необходимости очищать всю стену.

— Хорошо. Но думаю, ты ошиблась с размером.

Мэтью встречается со мной взглядом, а затем небрежно касается моего колена рукой под столом. Я и не подозревала, что так сильно дергаю ногами, и сразу же останавливаюсь. Он убирает руку и снова сосредотачивает свое внимание на Надежде.

— Так ты собираешься помочь бедной девочке или нет? — спрашивает он с обаятельной улыбкой.