Полина Поплавская - Уроки любви Страница 25

Женевский аэропорт действительно встретил Джанет клочьями низко стелющегося тумана и сыростью, пробиравшейся даже под длинное пальто в стиле «милитари» конца семидесятых, выкопанное из гардероба Пат и придававшее девушке вид бравого и одновременно несколько растерянного новобранца. От висящей в воздухе сырости потускнели даже непокорно рассыпавшиеся волосы. Джанет шла по бесчисленным проходам, слепившим глаза тысячами указателей, табло и вывесок, соображая, идти ли ей сразу в дом за университетом или сначала зайти все-таки в какой-нибудь отель. В любом случае надо было сначала выбраться из аэропорта и оказаться в центре. Не помня ни номера дома, ни квартиры, Джанет была уверена, что найдет их безошибочно: она обладала счастливым свойством никогда нигде не плутать и, хоть единожды побывав где-либо, находить это место и днем и ночью. Как радовался Чарльз, обнаружив в ней, еще малышке, это качество, заводя ее в самые лесистые места Шервуда! Но мысли о деде по тем неведомым путям внутренних ассоциаций, которые заставляют человека перескакивать от одной темы к другой, казалось бы, совершенно неуместной, привели девушку к соображению, что все-таки надо что-нибудь поесть. К тому же поесть Джанет, несмотря на свою худобу, очень любила, и тот же Чарльз не раз, глядя, с каким аппетитом ест внучка, говорил, удовлетворенно поглаживая седые колючие усы: «Вот это я понимаю! Настоящая леди должна есть со вкусом и пониманием, не то что эти нынешние птички!» И Джанет шагнула в первое попавшееся кафе, своими деревянными панелями и двухскатной крышей напоминавшее горное шале, каким-то чудом занесенное под голубое стекло куполов аэропорта.

Но, беззвучно открывшись, низкая, как в салунах, дверь впустила ее не в кафе, а действительно в чудо – в дальнем углу, сумрачно подперев кулаками щеки, сидел Милош. Джанет дернула себя за ухо, чтобы проснуться, – Милош не исчез. Наоборот, он, не поднимая глаз, налил себе, как видно, уже не первую порцию и стал медленно пить. Сдерживая дыхание, Джанет прокралась за соседний столик и, так же подперев руками подбородок, села, наслаждаясь возможностью наблюдать, оставаясь невидимой, – чего никогда бы не сделала Пат с ее прямотой и предельной внутренней честностью. Ах, как хорош был Милош, особенно в этом полумраке, дававшем его пиджаку и волосам тот серебристо-сизый налет, какой бывает на крупных переспелых сливах! Какой жар шел от его яркого, может быть, чуть тяжеловесного рта, как порой вздрагивала смуглая шея под белой рубашкой с распущенным галстуком… И Джанет с восторгом, наполняющим все ее тело, смотрела на него, упиваясь, и синие глаза ее темнели от счастья.

Но мука радостью бывает так же невыносима, как и мука несчастьем, и через какое-то время девушка не выдержала. Неслышно подойдя, она положила легкую руку на широкое каменное плечо:

– Милош!

Плечо дернулось, и рука скользнула по лацкану вниз.

– Не может быть. – Это было не восклицание, скорее стон.

– Почему же? – И против воли вся Джанет, от падавших на лицо волос до кончика коричневого замшевого ботинка, засияла лукавством, соблазном и хитростью. – Я прилетела открыть тебе страшную тайну! – И она сделала лицо, как в детских страшилках. – Пусти, пожалуйста. – Рука, сжимавшая ее руку, жгла таким огнем, что Джанет чувствовала, что сейчас, так ничего и не объяснив, просто бросится Милошу на шею, чтобы уже никогда не отрываться от этих темных губ. Было и сладко, и стыдно, и страшно. – В общем… Словом… Папа… – Джанет залилась густым румянцем и, сознавая это, смутилась и покраснела еще сильней. – Наш папа – он только твой, он женился на маме, когда… Ну, когда она была уже… А мой настоящий отец…

– …сын Руфи, – закончил Милош.

– И ты! Ты! Ты знал это все время!? – потрясенная такой жестокостью, воскликнула Джанет, не веря собственным ушам.

– Нет. Но тебе-то откуда это известно? – нахмурился он.

– Так вышло, – неуверенно ответила девушка, не желая рассказывать о чтении чужих писем. – Но ведь ничего не изменилось, то есть, я хочу сказать, что я люблю папу по-прежнему даже больше, – заторопилась она, опасаясь, что Милошу может быть обидно за Стива. – И главное… Главное теперь то, что я люблю тебя. – Великая тайна, самая большая и страшная из всех тайн в мире, была наконец высказана, и Джанет, застыв, ждала теперь ответа.

Но Милош молчал. Он только прикрыл глаза, и лицо его с каждой секундой становилось все белей и белей. Джанет вдруг стало не по себе, и она осторожно тронула безжизненно лежавшую на столе руку. Тогда по-прежнему молча он поднялся, рывком поднял ее и, больно сжимая плечо, повел из кафе, а затем все дальше по светящимся стеклянным лабиринтам, все быстрее, все больнее… Перед глазами завертелись огни, и Джанет ощутила, как под ложечкой льдинкой растет холодок восторженной жути. Милош распахнул перед ней дверь такси и, сев рядом, снова сжал ее руку чуть повыше запястья. Его била крупная дрожь.

– Куда ты хочешь поехать? – наконец тихо спросил он, отворачиваясь к окну, по которому с монотонным упрямством стекали мутные капли. – Ко мне, в студию или, может быть, в отель?

Джанет опустила голову.

– Сначала мы поедем туда, на Рю-де-Философ.

– Зачем!? – В голосе Милоша Джанет явственно услышала ужас и невольно испугалась сама.

– Но ведь я должна увидеть ее опять, это же моя бабушка. Моя родная бабушка, понимаешь!? – Джанет сорвалась в крик и выдернула руку из железного пожатья.

– Где же ты была раньше? – вдруг совсем печально и тихо ответил Милош. – Руфь… Она умерла четыре дня назад.

– Неправда! – Злые слезы отчаяния брызнули из синих глаз. Потерять, еще не обретя! Сначала отец, а теперь бабушка. Где же теперь Испания, колдуньи, кипенье крови, правда о Мэтью Вирце, нескончаемое волшебство Прошлого, магия красоты – где теперь все это, что олицетворяла для Джанет пожилая женщина с обликом королевы!? Ей казалось, что она падает в черную яму, летит, летит вниз, и горю ее нет конца…

Но вот машина резко остановилась, и, открыв глаза, Джанет увидела перед собой расширенные бездонные зрачки Милоша.

– Выходи.

Как во сне, когда кажется, что никогда не преодолеть каких-нибудь десяти метров, она медленно шла к уже знакомому ей дому со стеклянным кубом студии наверху и всей кожей ощущала на себе тяжесть этих черных безумных глаз. И бесконечно поднималась вверх лестница, и целую вечность поворачивался в замке ключ, и Бог знает сколько стояла она в пустынной, залитой неверным дрожащим светом дождя студии, среди разбросанных матов, не расстегивая пальто и даже не гадая, куда делся тот, кто привел ее сюда.

И влажное дыхание коснулось ее затылка.