Брак и злоба (ЛП) - Вольф Триша Страница 20

— Какой-то невежественный мальчишка чувствует тебя на заднем сиденье самцом, прежде чем ты решишь провести с ним остаток своей жизни, будучи абсолютно несчастной? Танцевать, ох, может быть, следующие пять лет, прежде чем твое тело уступит насилию, и тебя сочтут бесполезной? — Его рука крепко сжимает мою, его голубые глаза вспыхивают под мерцающими люстрами.

— Скажи мне, принцесса. На какую настоящую жизнь ты рассчитывала? — У меня пересохло во рту. Моя кожа слишком чувствительна к его прикосновениям. Пламя лижет мою кожу под платьем, и я клянусь, что каждый человек в этой комнате смотрит на меня в ожидании ответа.

Я понятия не имею, почему он так зол, как он может переходить от одной крайности к другой в одно мгновение, но его угрожающие слова пробуждают меня от бреда, который я почти приветствовала.

— Я хочу уйти. — Мой голос дрожит, но я делаю дрожащий вдох, чтобы укрепить нервы. — Сейчас же. — Он резко выдыхает.

— Дни, когда ты получала то, что хотела, закончились. — Он прижимает меня к своей груди, когда музыка меняет темп. Медленный, гипнотический ритм плывет по комнате.

Я сказала ему, что не буду устраивать сцену. Но в моей груди нарастает паника. Он как будто специально дразнит меня, чтобы добиться реакции и посмотреть, что я сделаю.

Позволив ядовитым словам угаснуть между нами, я расслабляю плечи и мышцы, позволяя своему телу слиться с его телом. Я чувствую каждую твердую, гибкую плоскость, каждый тонизированный и неподатливый мускул на его груди и руках. Я остро ощущаю, как учащается его дыхание, как его рука сжимает в кулак мое платье у поясницы.

Внезапно, как будто отдавшись ему, динамика изменилась. Позволив ему руководить собой, я заблокировала его нападение.

Он контролирует ситуацию или я?

Когда я смотрю ему в лицо, его челюсть напрягается. Он смотрит на меня сверху вниз, выражение его лица скрыто маской, и прочитать его невозможно.

Кажется, что время замедляется вместе с музыкой. Наши тела синхронизируются, едва двигаясь, но каждый толчок и покачивание усиливаются из-за горячего трения, между нами. Воздух осязаем, каждый вздох — вызов, смелость, желание придвинуться ближе.

Я никогда раньше не испытывала такой сильной реакции и знаю, что, возможно, никогда не испытаю ее снова.

Прежде чем кто-то из нас успевает ответить на невысказанный вопрос, песня заканчивается, и голос Элеанор прорывается сквозь напряжение. Взгляд и руки Люциана не отрываются от меня, пока она объявляет о предстоящем событии. Я не могу понять ее слов, когда его глаза пожирают мой рот.

Мгновением позже он отпускает меня, отделяя от себя.

— Пойдем, — приказывает он сквозь стиснутые зубы.

Его рука обхватывает мое запястье. Он прокладывает путь сквозь толпу платьев и смокингов, увлекая меня за собой. Мы выходим из бального зала с другой стороны, чем вошли, и Люциан без паузы продолжает тащить меня по узкому коридору.

— Куда ты меня ведешь? — Когда он не отвечает, я пытаюсь отстраниться. — Люциан, остановись. — Упоминание его имени вызывает ответную реакцию. Он останавливается и поворачивается ко мне, глаза пылают. Рука все еще крепко держит мое запястье, он смотрит сквозь меня, словно погрузившись в собственные мысли. Пульс бьется на его шее, привлекая мой взгляд к черепу с черной отделкой.

Все в нем мрачно и опасно, а его молчание пугает больше, чем его яростные слова.

Кажется, он понимает, что все еще держится за меня, и отпускает мое запястье, освобождая меня.

— Помнишь, я говорил тебе, что организации делают со своими приглашенными гостями? — Я заставляю себя сглотнуть из-за внезапного спазма в горле.

— Да. — Он застегивает манжеты, поправляя рукава смокинга. С каждой секундой он становится все более спокойным там, где раньше был явно взволнован.

— Я хочу показать тебе все событие, — говорит он. — Это мой мир, но это и твой мир тоже. Если мы собираемся пожениться, то тебе пора это принять.

Я не чувствую себя храброй, стоя здесь перед этим человеком, его жестокое и безразличное поведение — холодный фронт. Он отрезал палец моему отцу; я не сомневаюсь, что он совершал и другие мерзкие поступки, возможно, гораздо хуже. Он не сможет показать мне ничего, что изменило бы мое мнение о преступном мире, в котором я вынуждена жить.

Я поднимаю подбородок, чтобы придать себе браваду.

— Я хочу уйти после.

Не получив словесного согласия на мою просьбу, он направляется к лестнице, ожидая, что я последую за ним. С глубоким вздохом я так и делаю.

Импозантный мужчина, одетый в смокинг и черную маску с вытянутым носом, стоит на страже у входа в винный погреб. Его взгляд скользит по мне, прежде чем он обращается к Люциану.

— Какого цвета мой галстук? — спрашивает он. Люциан отвечает:

— Фуксия, — и мужчина кивает, отступая в сторону, чтобы дать нам пройти.

Тот факт, что галстук у мужчины другого цвета, заставляет меня задуматься, и Люциан тянется, чтобы взять меня за руку.

— Любимый цвет Элеанор, — говорит он, как будто это объясняет странную встречу. Когда мы выходим на лестничную площадку, я приподнимаю подол платья, чтобы маневрировать по узким ступенькам. Бра освещают наш спуск, и чем дальше, тем прохладнее становится воздух.

От волнения у меня на коже поднимаются тонкие волоски. Мои нервы срабатывают в знак предупреждения, поднимается тревога. Я не должна следовать за этим человеком в винный погреб — помещение без окон и выходов.

Я почти окликаю его, но любопытные звуки, доносящиеся до моих ушей, заглушают мой голос.

Тяжелое дыхание. Глубокий стон. Звон цепей.

Мои ноги останавливаются.

Люциан поворачивается, чтобы позвать меня вперед, но я не могу сдвинуться с места.

— Я понесу тебя, — предупреждает он.

Горловые стоны становятся все громче, неприятно нагревая мою кожу, а затем воздух разрывает женский крик. Я не могу различить, это крик боли или удовольствия, но решаю, что не хочу выяснять разницу.

— Я ухожу. — Я задираю юбку еще выше, возвращаясь к лестнице.

Люциан двигается быстро. Я вскрикиваю, когда он хватает меня за юбку и разворачивает к себе. Его голубые глаза яростно сверкают в свете бра, когда он срывается с места и перекидывает меня через плечо.

Ярость и смущение заливают мое лицо. Я впиваюсь ногтями в его спину, но сомневаюсь, что он что-то чувствует сквозь смокинг и свою тефлоновую кожу.

— Поставь меня…

— Тихо, — рычит он. — Ты не должна ничего делать, кроме как заткнуться.

Как долго мы здесь пробудем? Насколько ужасным это будет? Я не успеваю принять решение, как мы входим в винный погреб, и звуки доносятся отовсюду. Ловким движением он подхватывает меня на руки и опускает мои ноги на цементный пол.

Мерцание свечей отражается от темных стен. Я смотрю на грудь Люциана, не желая поворачиваться. Я чувствую движение за спиной, слышу скрежет цепей, и моя плоть сжимается. Осторожно он проводит рукой по моему плечу и постепенно фиксирует ее на моей шеи сзади. Я поднимаю взгляд, и он смотрит на меня сверху вниз, тени отбрасывают на его закрытое маской лицо чудовищные черты.

Не подготовившись, он притягивает меня к себе и поворачивает так, что моя спина оказывается вровень с его твердым телом.

Мне следовало закрыть глаза.

Зрелище, представшее передо мной, леденит кровь. Я буквально чувствую, как тепло уходит с моего лица, оставляя тело холодным, а легкие лишенными воздуха. Голова слабеет, а от внезапного прикосновения рта Люциана к моему уху по внутренней поверхности бедер пробегает дрожь.

— Дыши, — приказывает он. Я втягиваю воздух, и на языке ощущается резкий вкус земли, вина и крови.

Винный погреб, судя по его рассказу, вполне мог бы быть катакомбами. Вдоль стен, где должны быть винные стеллажи, стоят клетки и решетки. С потолка свисают цепи. Пыточные устройства с ограничителями расположены среди винных бочек в качестве декораций, а сами люди — живое искусство, выписанное прямо из недр ада.