Святые Спиркреста - Аврора Рид Страница 2

Я сажусь лицом в сторону от кабинета мистера Эмброуза. Впервые я замечаю, что в зоне ожидания сидит кто-то еще.

Мальчик моего возраста.

Как только я замечаю его, он полностью завладевает моим вниманием. Я не могу сказать, почему.

Сначала я наблюдаю за ним исподтишка, делая вид, что рассматриваю старые черно-белые фотографии Спиркреста на стене над его головой.

Он сидит очень прямо — у него отличная осанка. На нем темные вельветовые брюки и темный джемпер, хотя погода еще теплая. Его лицо очень серьезное, как у взрослого человека. Он хмурится в густых черных бровях и на губах, которые нежны, как цветы, но суровы, как камень. Его руки лежат на коленях, пальцы сцеплены вместе.

Я выпрямляюсь в своем кресле. Мое — из синего войлока, его — из зеленого. Между нашими креслами стоит стол из глянцевого коричневого дерева, а в углу, под окном, — огромное растение. Из окна, словно бледно-золотая лента, вырывается луч дневного света, заставляя дерево блестеть. Дневной свет не касается меня, но полностью падает на мальчика.

В момент беззаботности я встречаю его взгляд. Он смотрит прямо на меня. В отличие от меня, он смотрит не случайно. Он смотрит целенаправленно и сосредоточенно, как человек смотрит на страницу книги, чтобы расшифровать ее слова. Я растерянно моргаю и задерживаю дыхание.

Мальчик наклоняется вперед и протягивает руку через стол.

— Здравствуй. Меня зовут Закари Блэквуд. Как поживаешь?

Я беру его руку и пожимаю ее. Мой отец находится в соседней комнате; возможно, его сейчас здесь нет, но он слишком близко, чтобы у меня не было ключа к голосу. Он крепко сжат и тверд, мраморное яйцо тяжелеет в моей груди.

Когда я говорю, мой голос дрожит, словно я вот-вот расплачусь. — Здравствуй. Меня зовут Теодора Дорохова. Как поживаешь?

Говорить с ним трудно, но теперь, когда мы завязали разговор, я могу рассмотреть его как следует.

У него черные волосы, тугие локоны уложены на голове. Его кожа гладкая и смуглая, теплого коричневого цвета, как желуди осенью, и глаза тоже карие, почти светящиеся, обрамленные густыми, вьющимися ресницами. Черты лица по-прежнему мягкие, но в них есть мрачная строгость, которая напоминает мне о нарисованных святых в доме моего отца в России или о святых в золоченых рамах в Смольном соборе, куда отец водил меня, когда я приезжала к нему в Санкт-Петербург на девятилетие.

Святые, казалось, обладали напряженной убежденностью, которая заставляла их выглядеть одновременно полными силы и лишенными радости.

Именно так выглядит Закари Блэквуд.

Так же он и говорит. Серьезный, пылкий, невеселый.

Когда я называю ему свое имя, он очень серьезно кивает. Мы пожимаем друг другу руки, как взрослые, и расходимся, оба выпрямляясь в своих креслах.

— Я начну учиться здесь в осеннем семестре, — объявляет Закари Блэквуд. — В Академию Спиркрест принимают только лучших из лучших, так что это большая честь для меня.

Я киваю. — Я тоже буду поступать осенью.

Закари на мгновение сужает глаза и наклоняет голову. Он изучает мое лицо, не пытаясь скрыть свои действия, как будто одновременно оценивает меня и хочет, чтобы я знала, что меня оценивают.

— Тогда ты, наверное, очень умна, — говорит он наконец.

Мне хочется сказать ему, что так оно и есть, но я чувствую, что Закари не поверит мне, если я не предложу каких-то доказательств.

— Я набрала самые высокие баллы на экзаменах "одиннадцать плюс" в своей школе, — говорю я ему.

Он кивает. Он сидит очень прямо и очень спокойно. Меня поражает, как он не дрыгает ногой, не перебирает пальцами и не стучит по подлокотнику. Мне потребовались годы, чтобы научиться хорошо сидеть, не ерзать. Перестань извиваться, как маленький червячок на крючке, — с укором говорила мне мама. Пришлось ли Закари тоже учиться, или он родился спокойным и неподвижным и уже был совершенством?

— Ты, наверное, много читаешь? — говорит он. Это звучит и как утверждение, и как вопрос одновременно.

— Это мое любимое занятие.

Мы смотрим друг на друга. Закари Блэквуд. Значение его имени меняется с каждым мгновением.

Сначала это было Закари Блэквуд — имя, означавшее загадочного мальчика с серьезным лицом.

Теперь это Закари Блэквуд — имя, означающее вызов.

Потому что лицо Закари по-прежнему очень серьезное и спокойное, но в его хмуром взгляде появилась новая тень. Он измеряет меня, взвешивает, кладет поперек себя на весы.

Как черно-белая плитка на полу, так и шахматная доска в голове Закари. Он прикидывает, какой фигурой я являюсь.

Пешка, которой не удастся довести игру до конца? Ловкий конь, который скользит по доске? Или бесполезный король, которого нужно свергнуть?

С ним я уже разобралась.

Это белая ладья. Белая, потому что он сделал первый ход. Я никогда не играю за белых: если ты начинаешь первым, то получаешь преимущество, но это заставляет тебя быть напористым, принимать больше решений, рисковать. Черная сторона — это темная лошадка: вы всегда находитесь на задней линии, но ваши ходы также более обоснованы.

Ладья, потому что она двигается прямо и мощно. Важная фигура, но не совсем ферзь. Он слишком прямолинеен.

— Я только что закончил "Ферму животных", — заявляет Закари. — Может быть, ты слышала о ней?

— Мне очень понравилось, — отвечаю я. — Это была самая короткая книга, которую я прочитала в прошлом году.

Брови Закари слегка вздергиваются вверх. Он не выглядит удивленным — он выглядит обиженным.

— Короткая? То, что она короткая, не значит, что это не важная книга.

— Я прекрасно знаю, насколько важна эта книга.

— Ты уверена? Может, ты не слышала о русской революции?

Мои руки скручиваются в кулаки. Я чувствую, как мой голос становится ледяным и жестким, как бывает, когда я спорю в классе со студентом, который прибегает к грязным трюкам, чтобы вырвать победу. — Я не читала книгу, думая, что она только о животных, если ты это имеешь в виду.

Закари пожимает плечами.

— Я просто подумал, что твой комментарий о том, что книга слишком короткая, возможно, говорит о том, что ты не совсем поняла мысль автора.

— Я никогда не говорила, что она слишком короткая, — отвечаю я самым ледяным тоном. — Я просто сказала, что это самая короткая книга, которую я прочитала в прошлом году.

— Ну, если подумать, большинство книг длиннее, чем "Ферма животных", — без всякого изящества признает Закари. — Даже такая книга, как "Питер Пэн", длиннее.

— Что ты