Трюк - Иден Финли Страница 17

Ноа смотрит на меня краем глаза, словно прикидывая, как ответить. А может, он удивлен, что у меня хватило яиц спросить о финансах. Наверное, это не совсем этично, или что-то в этом роде. Возможно. Хрен его знает.

— Мой отец из потомственных богачей, — говорит Ноа. — В нескольких поколениях.

Я не так давно знаю Ноа, но когда он говорит о своей семье, появляется ощущение, что он их стыдится или что-то подобное.

И тут в голове вдруг щелкает:

— Ты из тех самых Хантингтонов? Нефть, фонды, недвижимость и все остальное, где деньги делают деньги?

— Ага. Мы — часть всего этого. Мой дядя — тот, который появляется в новостях и вещает херню. А его дети-придурки, которые однажды будут править миром — мои кузены. Дядя стоит во главе состояния Хантингтонов, но отец все еще при делах. Просто не так активно.

— Потому что занимается политикой?

— Именно. Уверен, он пошел по этому пути, чтобы помочь своим приятелям-застройщикам скостить налоги. — Ноа вздрагивает, когда понимает, что сказал лишнее. — Пожалуйста, не говори нигде об этом.

— Нам нужно трахнуться, — выпаливаю я.

Окей, знаю, предложение неожиданное, да еще и вырвалось из моего рта, но после интервью я просто не могу перестать об этом думать.

Черт бы его побрал.

Ноа тупо на меня таращится.

— Здравствуй, неожиданность. Не то, чтобы я не ценил резкую смену разговора, и уж тем более такие слова, но… хм-м, неужели мне как-то удалось забраться в твою голову и заставить их произнести?

Я смеюсь, но понимаю, о чем он.

— Не бери в голову. Проехали.

Он тянется к моей руке.

— Ни за что.

Я вздыхаю.

— Хочешь знать, почему я ни с кем не был… в этом смысле?

— Хочу, — выпаливает он. — Я никак не мог понять, а после того, как разозлил тебя, решил не поднимать эту тему снова. Но мне до смерти интересно.

— Всю свою жизнь я жил по сценарию. Как себя вести, что делать, каким следовать правилам. Я говорил себе, что могу посещать эти клубы, расслабляться и уходить, оставив там ту самую часть себя. Было огромным риском приводить парней к себе, или даже идти к ним. Чем дольше я бы проводил с кем-то время, тем выше была бы вероятность быть узнанным, поэтому я никогда не рисковал. Думаю, теперь это уже не проблема. Я открылся, у меня есть «бойфренд» — ты. И хотя твой язык жуть как меня бесит, ты… ты мне нравишься.

— То есть ты внезапно делаешь поворот на сто восемьдесят градусов и, получается, мы должны трахнуться?

— Точно. — Я с трудом сглатываю. — С тобой нет никаких правил. Я понятия не имею, что творю. Но с каждым твоим подкатом, мне все больше кажется, что это хорошая идея.

— Очко в мою пользу за изматывание. А еще говорят, что настойчивость раздражает.

Я тяжело вздыхаю.

— Видишь? Еще вчера вечером эта фраза меня бы выбесила. А сейчас я еле сдерживаюсь, чтобы не заткнуть тебя, но другим способом.

— В свою защиту скажу: не думал, что ты когда-нибудь согласишься.

— Так ты просто прикалывался? Потому что теперь я чувствую себя идиотом.

— Нет! В смысле, я надеялся, что ты согласишься, но не представлял, что такое вообще возможно. И теперь, когда это происходит, я испытываю приступ нравственной сознательности.

— Ты и нравственность?

Ноа растерянно смотрит на меня, пытаясь понять, не мудак ли я.

— Это была шутка, если что. После того, что ты для меня сделал сегодня…

— Именно после того, что произошло сегодня, не думаю, что это хорошая идея.

Вот это поворот.

— Окей, как так вышло, что мы поменялись местами? Типа, пролетели над Бермудским треугольником и перевоплотились друг в друга, как в фильме «Чумовая пятница»?

Теперь я хочу этого, а он передумал? Что за хуйня?

— Я не понимал, как много для тебя поставлено на карту до интервью, — говорит Ноа.

Его слова звучат искренне и с сочувствием, и я еще раз убеждаюсь, что самовлюбленность Ноа — просто прикрытие.

— Что, если мы пересечем черту, которую ты не хотел пересекать, а потом кто-то из нас облажается? Ведь это будет еще хуже для твоей карьеры? Это слишком большая ответственность.

— Это просто секс, Ноа.

— После секса всегда кому-нибудь бывает больно. По опыту знаю.

— Тебе нравится пожестче? — шучу я.

Ноа начинает смеяться, но его смех сразу же затихает.

— Помнишь, я рассказывал про Арона?

— Который то ли бывший, то ли нет?

— Он, хм-м, захотел большего, а я просто не мог ему этого дать. Мне не нравится делать людям больно, но я все равно делаю. Как-то само собой получается. Я порчу все хорошее еще до того, как оно станет хуже. Не хочу, чтобы и с тобой так было. Тебе и без моего долбо-величества достаточно забот. И немного нервирует то, как быстро ты передумал.

— Знаешь, что я понял сегодня во время интервью?

— Что плавки «Спидо» совсем не скрывают стояк?

Я хихикаю.

— Ну да, а еще, что ты любишь играть грязно, когда трешься об меня всем телом. Еще до того, как стал подростком, я следовал определенному ряду правил. В детстве я попадал в большие неприятности, если делал что-то хоть отдаленно девчачье. Мне говорили, что настоящие мужчины так себя не ведут. Поэтому я старался, как мог. Отец вдалбливал, что мужчина должен быть жестким, заниматься спортом и вести себя как пещерный человек. И уж конечно, никаких чувств к другим мужчинам. Мне пришлось установить для себя правила еще до того, как я осознал, что значит быть геем. И скрывать, что мне нравились мальчики из класса. А сейчас, даже при том, что мне ненавистно, как все обернулось, и у меня украли право решать, как и когда «выходить из шкафа», я чувствую, что свободен. Впервые в жизни при желании я могу на публике поцеловать парня, взять за руку. Просто быть с парнем. К несчастью для тебя, ты взял на себя роль того самого парня.

— Вот таким образом, по-твоему, удастся затащить меня в постель? Выходит, тебе по контракту запрещено прикасаться к другим мужчинам, но все можно с арендованным бойфрендом? Тут явно пахнет любовью. В смысле, мои пронзительные сине-зеленые глаза, так не сочетающиеся с кожей цвета мокко, мои накаченные мускулы, крепкая задница и, чего уж там, потрясающе рельефный пресс — всё это совсем не при чем, так?

— Не говоря уже о скромности, — добавляю я. Не понимаю, почему он колеблется, и